Это означает лишь одно: мы идем на войну именно потому, что полностью верим в неизбежность нашей победы.

Несколько иной, но очень похожий взгляд на ситуацию гласит: как только мы понимаем, что в нас видят угрозу (тем более если нас боятся), мы переходим психологический Рубикон и предпочитаем риск рациональному подходу. Поэтому, вместо того чтобы испробовать сначала безопасные мирные альтернативы, мы начинаем войну в угоду «ястребам».

Известный английский экономист и демограф Томас Мальтус считал, что война имеет вполне объяснимую причину – неизбежное увеличение роста населения стран при довольно ограниченных ресурсах на планете. В своем труде «Опыт о законе народонаселения» (1798) он сформулировал закон народонаселения, согласно которому неограничиваемый рост численности населения является причиной социальных бедствий, политических потрясений и экологических катастроф. По мнению Мальтуса, численность населения имеет тенденцию расти в геометрической прогрессии, а средства существования – в арифметической. Таким образом, можно говорить о существовании статистического оптимума населения, при котором ещё не начинают действовать «разрушительные факторы» (войны, эпидемии, голод и др.), корректирующие рост численности населения.

Эта идея остается популярной и в наше время. Ведь вполне очевидно, что, чувствуя приближение катастрофы, люди начинают экономить ресурсы и, соответственно, воспризводят на свет как можно меньше детей. Тогда нам кажется, что ситуация остается под нашим контролем и всё вроде нормально.

В ином случае того же эффекта достигают природным путем. Численность рода человеческого уменьшается вследствие войн, всяческих катаклизмов, голода и эпидемий.

Эта идея сейчас популярна среди широких масс населения. Считается, что всплеск жестокости, связанный с войнами, – это следствие постоянного увеличения количества молодых людей в странах третьего мира, которые лишены возможности проявить себя на мирном поприще. Поэтому, если не направить их агрессию на соседа, они либо передерутся между собой, либо устроят революцию, нанеся вред всему социуму.

Во время кризиса в социуме включается своеобразный инстинкт самосохранения. Всякие иррациональные желания – эмоции, эстетические потребности – безжалостно отбрасываются, а любое инакомыслие у человека подавляется.

При этом особенно ценится сплоченность рядов – некое условное «мы» и условное «они». Для людей с просто организованной и недостаточно зрелой психикой это еще одна возможность определить свою психологическую идентичность, то есть ответить на вопросы «Кто ты?» и «Что ты должен делать?». Понятно, что такой шанс, как только появляется возможность, они не упускают. В свое время нечто подобное описывал Эрих Фромм.

Впрочем, существует еще одна версия, которой придерживаются те, кто поддался сильному влиянию идей Карла Маркса: причины войны вовсе не касаются вопроса эволюции или же психологии. Война оказывается лишь разновидностью политического маневра класса властей предержащих, который развивался параллельно со становлением цивилизации. Людям ведь часто приходится договариваться с кем-то и группами, и поодиночке. И наиболее важными здесь являются вопросы о распределении ресурсов, социальной справедливости и т. п.

Одним из сторонников этой модели является известный социолог Дэн Рейтер, по словам которого собственно войну не стоит считать прямым отказом от дипломатии и торговли. По его мнению, это продолжение тех же торговых отношений, только другими способами.

Что бы ни говорили политики, но, как только начинается война, переговоры не прекращаются, а, наоборот, становятся интенсивнее. И как только сторонам удается найти какой-то компромисс, заключают условно взаимовыгодный мир.

Есть еще одна теория. Социологи считают, что люди образуют культурные общности – племена, нации и народы – по одной причине: им надо знать наверняка, что после их неминуемой смерти что-то останется.

Это своеобразная успокоительная «подушка безопасности», которая позволяет нам не бояться смерти и не думать о том, что кто-то обязательно придет и уничтожит наш способ жизни, полностью сотрет память о нашей культуре, а значит, и мы исчезнем с лица земли.

При этом мы, конечно, точим свои клинки и взращиваем детей в воинственном духе, чтобы иметь возможность напасть первыми и – сохранить себя. Поэтому готовность умереть в бою за свою культуру вполне логична. Зная, что после нас что-то останется, мы одновременно гордимся славными деяниями предков, когда вспоминаем их. Это позволяет оставаться в полной уверенности, что после нашей смерти точно так же будут помнить и о нас самих.

Впрочем, этот момент можно объяснить еще проще. Агрессия – это не просто абстрактная эмоция, а один из базовых инстинктов, призванный способствовать выживанию вида.

Любое животное, чтобы не стать легкой добычей более сильного или же голодного представителя своего или чужого вида, демонстративно отказывается от агрессии. Оно проявляет готовность к послушанию. Вспомните, как котенок играет со взрослым. Котенок таким образом будто говорит: «Я тебя кусаю, но ты не злись, ведь я только понарошку».

Мы действуем таким же образом в большинстве жизненных ситуаций. С другой стороны, человек, как и всякое животное, в процессе своего развития выработал жесткие способы выживания, применяя агрессию по отношению к людям, точнее, заранее обозначенному обществом врагу. В крайнем случае можно даже пойти против всего общества.

Еще в начале прошлого века известный антрополог Маргарет Мид высказала идею, что война – вовсе не обязательная часть нашей натуры.

Тут, по мнению госпожи Маргарет, скорее вопрос в социальной адаптации, от которой мы вообще могли бы отказаться без особых последствий. При этом не столь важно проводить какие-то сложные социальные преобразования. Не надо сидеть и ждать, пока всё вокруг станут лучше. Мид считала, что надо начинать с себя.