– Что случилось?

– Альберт!

– Что – Альберт? Господи, я думал, кто-то умер.

– Альберт… мне кажется…

Семейный песик. Двенадцатилетний джек-рассел-терьер с совершенно щенячьим характером, сгусток веселья, озорства и преданности. Его назвали в честь Эйнштейна, и дети постоянно подшучивали – кто у нас настоящий физик? Папа или Альберт?

Он прошел в кухню.

Альберт лежал на столе. Не надо быть ветеринаром – мертв. Мертвее не бывает. На животе – огромная рана. Ноги вытянуты, как будто смерть застала его на бегу.

– Я его выпустила пописать. Думаю, пусть побегает. Закрутилась и забыла. А его нет и нет. Он же всегда лает, когда хочет домой. Потом вышла, взяла почту, а он лежит там… где у тебя смородина. Что это было? Волк? Лиса?

Марианн оторвала кусок бумажного полотенца и звучно высморкалась.

Хайнц подошел к столу. Глаза открыты, язык свисает на стол. На животе – резаная рана сантиметров двадцать-двадцать пять. Он с горечью погладил песика.

– Ты думаешь, волк? – повторила Марианн.

Как же… волк. С опасной бритвой. Или с охотничьим ножом.

Марианн снова ударилась в рыдания. Хайнц подошел и обнял ее за плечи – он совершенно не выносил ее слез. С молодости.

Марианн немного собралась.

– Мне надо пописать, – неожиданно заявила она и вышла.

Он посмотрел на свои ботинки – на полу грязные лужицы растаявшего снега.

Рядом на столе лежала стопка счетов, писем, реклам. Он начал перебирать конверты, и тут же на глаза попалось адресованное ему письмо.

В конверте лежал сложенный вчетверо лист бумаги А4.

Развернул лист и увидел распечатанную фотографию молодого человека в пиджаке со значком Эрнста Тельмана на лацкане.

И не сразу сообразил, что на фотографии не кто иной, как он сам. Хайнц Андреевич. Так он и выглядел в начале семидесятых, когда его завербовал Центр и после двухгодичных разведывательных курсов заслал под другим именем на Запад.

Его опасный близнец, пролежавший в могиле больше двадцати лет, воскрес.

Он услышал шаги Марианн и быстро спрятал фотографию в карман пальто.

– Хайнц, – спросила она почти неслышно. – Неужели волк?

– Да, – сказал он. – Волк. Кто же еще?

В кабинете посмотрел на конверт. Обычный конверт, марка, приоритетная наклейка. Но штемпеля нет. Письмо бросили прямо в ящик.

Морской трамвайчик «Ваксхольм» подошел к мосткам в Стюрсвике – одному из причалов на большом острове Рунмарэ.

Леннарт бывал здесь не раз в дополнение к обычным встречам в Ставснесе, через широкий пролив отсюда. У его приятеля дача на восточном берегу Рунмарэ, так что всегда есть ответ на вопрос: «А что вы здесь делаете?»

Прошел пару километров по дороге – по утрамбованному гравию идти легко и приятно. Потом свернул на лесную тропинку и остановился за большим валуном – надо убедиться, не следует ли кто за ним. Годы работы информатором научили его многому.

Последние два года ставки возросли. Его должность обеспечивала доступ к финансовому управлению страной, и те данные, что он должен был передать сегодня, представляли для русских большую ценность.

Никого. Он вышел из-за укрытия и пошел дальше. В свете ласкового сентябрьского солнца за деревьями то и дело вспыхивало голубой искрящейся полоской спокойное море. Яхты в гавани стояли почти неподвижно, лишь иногда укоризненно покачивали стройными мачтами.

Идиллия. Воздух, пряный аромат влажного мха. Даже трудно представить, что вся эта часть острова, как и другие острова архипелага, были дотла сожжены русскими в набегах 1719 года.

Проходят столетия, и мало что меняется. Соседи враждуют, ищут, что бы им отхватить в свою пользу.

Он вышел из леса, прищурился, посмотрел на солнце и уселся на бревно.

Через несколько минут появился его работодатель.

Леннарт сразу заметил – он не в себе. Возможно, поубавилось самоуверенности. Распадалась цитадель, в которой он так прочно обосновался, – Советский Союз.

Подошел, протянул руку, Леннарт неохотно пожал. Может быть, не так неохотно, как обычно, – что-то подсказывало ему, что они сейчас почти на равных.

Русский присел рядом на бревно, вытер пот со лба ярко-голубым носовым платком и сразу приступил к делу.