Это был период безвременья, мы встречали девяностый год, были молоды и довольно беззаботны. Но тогдашнее ощущение всеобщей тревоги и предчувствие огромной надвигающейся беды я запомнил на всю жизнь. Становилось ясно, что все идет в разнос. С каждым днем все сильнее и сильнее. Я не видел тогда для себя новые открывшиеся возможности, я видел только закрывающиеся перспективы.

Всеобщая агония убиваемого Советского Союза наложилась на личную депрессию. Из которой я вынырнул в мае девяносто первого, встретив свою будущую жену. До этого мы долго шли друг к другу. Это была очень трогательная и романтичная история, полная самых настоящих чудес. И я благодарен небесам, давшим мне такую возможность.

События августа мы тогда восприняли как прорыв гнойника. Я как-то сразу понял, что на самом деле произошло, и через неделю ушел в бизнес. С волками жить…

Ностальгии у меня не наблюдалось, слишком свежи еще оставались поганенькие впечатления последних нескольких лет. Пускаться во все тяжкие и рисковать было не столько боязно или чревато, сколько мешали воспитание и убеждения. Потом, через несколько лет, это было уже не объяснить словами. Весь этот слом. Страны, людей, убеждений, психики…

Тогда я еще не был настолько отмороженным и небрезгливым. Все порядочные люди ошарашено плыли по течению. Торговать стрёмно, а предприятия потихоньку закрывались. Зарплаты не платили месяцами. Иногда удавалось что-то вырвать по бартеру. Депресняк нарастал. Просвета не было видно, но я уже определился в выборе и хотел завести семью. А это требовало солидных решений. Я ушел работать в частную компанию, продолжая учиться на дневном. Просто ради диплома. По специальности позднее не работал ни дня. Как и большинство моих однокурсников.

Платили мало, безжалостно обманывали при расчетах, но… было интересно, коллектив великолепен, я быстро поднимался выше и выше. Власти и возможностей становилось все больше. Реальных же денег почти не прибавлялось. Воровать у компании не хотел, да и не стал бы никогда. И вот, однажды я понял, что достиг потолка и аккуратно спрыгнул.

– Итак, ввиду очевидной неоднозначности происходящего, следует выработать общую линию поведения. Рабочих версии у меня три. Первая: наш юный друг – казачок засланный. По нашей епархии. Соло на контрабасе. Поняли, да? Проверка на вшивость. Заучил… по методичке какой-то бред, пытается его донести. Вызвать нашу реакцию. Странный подгон, но… всё когда-то впервые. В пользу этого говорит и ситуация с Штейном. А про него знали только наверху… и мы с тобой.

Вторая версия – казачок засланный, но с другой… ветки. Тут уже попахивает интригами… выше этажами, а не здесь.

Но нас это все равно касается. Хоть мы даже не шея. Общий вопрос по обеим версиям – почему мы? Опять же, мы не знаем, только ли мы? Соседей не расспросишь. При любом раскладе – делаем все… как положено… и докладываем наверх. Следует отметить, что работаем… особенно аккуратно, все детали, все полутона фиксируем. Ограничиваем контакт с ним, мы двое плюс Николай Петрович. Для остальных формируем легенду… по разработке юноши для наших кадров. Дело было… заведено, запросы ушли, всё по регламенту. А вот контакт с ним форсируем по мере возможности. Хотя… форсируешь тут! Прошу высказываться!

– Сергей Андреевич, а ты ведь не всё сказал, что хотел. Ты тоже… допускаешь? Третью версию?

– Да. Сказал не всё. Не всё. И не должны мы озвучивать всё. Но! Ещё мы не должны выглядеть посмешищем. Даже друг перед другом. Ты меня понимаешь? Поэтому подумаем о разном, а вслух скажем так: третья версия: парнишка – искусный фантазёр. Без злого умысла. Компилятор. Пролетающий над гнездом кукушки. Как угодно. При такой конкретике по весне все вскроется – и лед на реке, и кто где метил.

– Бонда, я там ребятишек построил. Ты там хотел их… в курс дела как-то ввести что ли?

Бонда кивнул и вышел в длиннющий коридор школы. Новобранцев было аж под две сотни. Разных возрастов и национальностей. Битое стекло песочно похрустывало под берцами. Командиры стояли в простенках у окон, новоприбывшие у стены. Чапа выстроил их в три шеренги и ходил вдоль, всматриваясь в лица. Чувствовалось напряжение. Бонда и не подумал его снимать. Он прошел на середину, осмотрелся и процедил:

– Здравствуйте, господа смертнички!

По рядам пронесся гул. Орать про здравия желаем, как учил их Чапа, было вроде как неуместно. С другой стороны, их предупредили, куда попали, и чего примерно следовало ожидать.

– Заткнулись, блядь! – прицыкнул Чапа. – И слушаем.

Бонда брезгливо оглядел строй и продолжил:

– А почему вы меня спросите, господа, а не товарищи? А я вам отвечу! Вы мне пока никакие не товарищи, я вас впервые вижу. И то, что вас проверил товарисч, – он подчеркнуто выдавил последнюю букву, – Наглер, то это еще ничего окончательно не означает. Вы не прошли и десятой доли тех пробивок, которые он вам устроит. В том числе и с моей помощью. Причем знать мы об этом не будем. Не так ли, товарищ Наглер? – Бонда обернулся к Наглеру и незаметно подмигнул ему. Тот, казалось, побледнел еще сильнее.