– Это такая страна!
– прозрев, радостно объясняют они друг другу.
– В этой стране и не может быть иначе!

И им становится чуточку легче.

1991

По ту сторону шкафов

Недавно двух моих подруг сократили, а меня пересадили в другой отдел, в чужую комнату, в угол, за шкафы. По другую сторону шкафов деловито шумят незнакомые люди, они не стремятся к контактам со мной, у них есть работа и, проходя мимо, они скользят отстраненным взглядом. А однажды я слышала, как они планировали, что собираются разместить в моем углу потом. Это "потом" означало, видимо, после моего сокращения.

У меня нет работы - это, действительно, верный признак. Когда я прихожу к начальству, оно уклончиво качает головой и просит подождать. Две мои подруги вошли в план по сокращению на прошлый квартал. Я, возможно, войду в текущий.

Я сижу целый день за шкафами и думаю. Я думаю, что можно, наверное, что-то сделать, изобрести и предложить, чтобы все изумились, ахнули и сразу вычеркнули меня из списка. Потом я начинаю размышлять, что, может, это перст судьбы: я всю жизнь терпеть не могла свою унылую службу, несколько раз порывалась уйти, но всякий раз оставалась, у меня не хватало духу плюнуть на диплом, броситься в групповоды или в руководители кружка при ЖЭКе без гарантии на деньги и успех, скатываясь по социальной лестнице.

И вот теперь я сижу за шкафами, потихоньку слушаю радио, а по мозгам бьет напыщенная реклама. После работы я иду по городу мимо автоматов с выдранными трубками, лотков с брошюрами о чудесных свойствах воды, анкетами на выезд, руководствами, каким святым молиться при нужде и болезни. На остановке, когда час нет трамвая я захожу погреться в коммерческий магазин и смотрю, как в неправдоподобно дорогом телевизоре весело пляшут разноцветные негры. Греющийся тут же пенсионер вслух вычисляет, сколько "Побед" можно было купить за эту цену при Сталине. Под гортанные негритянские вскрики мы обмениваемся с пенсионером одинаково затравленными взглядами, и, придя домой, я в который раз думаю, что надо, наконец, что-то делать.

И однажды, когда я сижу, по обыкновению за своими шкафами, я слышу по радио рекламу центра социальной ориентации, обещающую путем строго научного, по американским методикам, тестирования выявить скрытые склонности и возможности каждого человека и указать его истинное предназначение. Я долго сомневаюсь, но все же иду, с трудом нахожу разрекламированный центр в каком-то грязном подвале и, ответив на множество странных вопросов, предложенных огненноволосой красавицей, узнаю, что, оказывается, мне следовало родиться в Париже, а для этой жизни я не предназначена вовсе, и остается только плыть по течению. Выбираясь из подвала, я трогаю опустевший на приличную сумму кошелек и думаю, сколько всего могла бы позволить себе на так глупо потраченные деньги.

Чтобы хоть как-то окупить полученный совет, я остаюсь сидеть за шкафами. Люди по другую сторону по-прежнему не замечают меня. Реклама по радио ежедневно издевается. В этом квартале меня, кажется, забыли сократить, значит сократят в следующем.

1992

Она никогда ничего не просит

Я теперь занимаюсь коммерцией. Она по-прежнему сидит в конторе. Когда-то мы вместе учились в школе, потом в институте. Теперь она иногда заходит в мой офис, проезжая мимо. Она всякий раз отнимает у меня сколько-то времени, и хоть каждая потраченная не на дело минута всегда ощутима, ей я стараюсь это не показать. А между тем, разговоры наши полезной информации не содержат.

Она плюхает под стол сумки, садится, начинает рассказывать о вещах, мне теперь незнакомых: как стояла в очереди и не хватило, как мерзавец-начальник никому не прибавляет зарплату, а себе выбил огромную надбавку под десять тысяч.

– Долларов?
– живо интересуюсь я.

– Рублей!
– испуганно машет она рукой, будто открещиваясь, и продолжает рассказ, а я в раскаянья внимаю, стараясь не попасть больше впросак, не выйти из предложенного смыслового ряда - дефицитов, талонных норм, окладов, очередей.

Потом она спрашивает про мои дела, и я жалуюсь, как стало трудно перекачивать безналичку, как лютует коммерческий банк, норовя сдать по тысяче с внешнего оборота...

– Рублей?
– морща лоб, изображая компетентную деловитость, уточняет она.

– Долларов, - укоризненно поправляю я, и она понятливо кивает, конфузясь от своей ошибки.

Мы пятнадцать лет сидели за одной партой, но разговор наш теперь похож на разговор двух случайно встретившихся иностранцев, пытающихся объясниться друг с другом с помощью мимики и жестов. Ей никогда не пригодится услышанное от меня, а мне - то, что я узнаю от нее. Разве только в кругу нынешних друзей я расскажу, об экзотике, сколько получают люди на государственной службе, а она просветит сослуживцев, что это за штука - депозитный счет.

В институте мы обе изучали радиотехнику, и с тех пор я все еще помню, что непрерывную функцию, в крайнем случае, могут заменить ее дискретные отсчеты. Я теперь тоже живу от одной финансовой манипуляции до другой, каждый раз норовя загрести побольше денежек. Я дроблю жизнь на отрезки, в конце каждого из которых светит конечный результат. В погоне за ним я, как кенгуру, перескакиваю все остальное.

И она, перемогаясь от очереди до зарплаты, в каждом куске своей жизни пытается только свести концы с концами. И у нее нет ни времени, ни сил оглядеться и отдышаться.