– О, я не беспокоюсь, – сказал отец Иона, – ваша совершенная секретность должна беспокоить только вас. По моему глубокому убеждению, «секретное» – значит, «тайное», а тайное, как вы сами знаете, всегда греховно.

– Поспешу успокоить вас, батюшка, – сказал, улыбаясь, Павлов, – совершение греховных поступков – не наш приоритет, мы призваны избавить человека от греха.

– А не сильно ли сказано? – заметил священник. – Ни берёте ли вы на себя право, которое дано только Богу, отпускать грехи? Даже не священнослужителю, а только Богу. Не становитесь на неровный путь индульгенции, на котором до сих пор стоит католическая церковь. Даст Бог, и она со временем полностью откажется от этого заблуждения.

– Батюшка… – хотел было оправдаться Павлов.

– Я бы попросил вас придерживаться более официальной формы обращения к моей персоне, мы ведь не в деревенской церквушке.

– Простите, отец Иона.

– Или же, – добавил отец Иона, – так как наша с вами дальнейшая деятельность не будет относиться к духовной, давайте удовлетворимся мирским моим именем: Григорий Алексеевич.

– Так вот, Григорий Алексеевич, – сказал Павлов, – прошу покорнейше ещё раз простить, но вы меня не так поняли. Мы вовсе не собираемся раздавать индульгенции направо и налево, мы хотим только помочь человеку осознать свой грех и раскаяться.

– Своей электроникой? – усмехнулся отец Иона.

– А почему бы и нет?

– Раскаяние – величайшее таинство, во спасение своей бессмертной души человек сам должен прийти к нему. Принуждать к раскаянию никто не в силах и не вправе, даже Господь. Это единственное право выбора, которое не должен нарушать никто.

– Мы и не стремимся нарушить право выбора, завещанное свыше, мы лишь помогаем осуществить правильный выбор.

– Посмотрим-посмотрим, – саркастически изрёк Григорий Алексеевич. – Слишком скудна была информация, чтобы я смог составить о вашем предприятии целостное представление и сделать соответствующие выводы.

Я присутствовал при этом диалоге науки и религии молча, стараясь не мешать. Всегда интересен спор, когда обе стороны отстаивают одно и тоже, лишь не сходясь в методологии достижения конечного результата.

– Мне бы хотелось поставить вас в известность, – сказал мне Павлов, – что отец Иона так же, как и вы, прибыл вчера и также не введен в курс дела. Поэтому наш спор может показаться беспредметным, – он взглянул на священника, тот снисходительно поклонился в ответ.

– Вчера? – переспросил я. – И также в наручниках?

– В наручниках? – озадачено оглянулся отец Иона. – Почему – в наручниках?

– Нет? – сказал я. – Странно? А некоторых сюда доставляют в наручниках.

– Вы, наверное, имеете ввиду подопытных? – предположил Григорий Алексеевич.

– Да-да, – зачастил Павлов, бросив на меня взор, как на провинившегося подростка, – именно их и имели ввиду, – и чтобы я не развивал тему о «браслетах», добавил: – Давайте, дабы ознакомить вас в полной мере, чем же мы здесь занимаемся, встанем, и мы с нашими сотрудниками проведем экскурсию, согласны?

Мы все встали и вышли из конференц-зала. Видя, что Алимжанова замыкает группу, я приостановился и, поравнявшись с ней, тихо произнёс:

– Шинар, можно вас на минутку?

– Конечно, – сказал она.

Мы отошли в сторонку.

– Не знаю, как и сказать, – туманно начал я, к чему-то массируя свой подбородок и думая, что следовало бы побриться прежде, чем вызывать на беседу женщину. – Ну, в общем… может вы поймете и без моих объяснений то, о чем я хочу сказать.… Скажу напрямки: что это было?

Она терпеливо ждала, пока моя мысль благополучно минует стадию рождения и сформируется в нечто, похожее на предложение, затем сказала:

– Вы хотите сказать, что я думаю, – она выдержал паузу, – о той левитации?

Меня точно током поразили; и если бы не стена, к которой я стоял спиной…

– Разуму не стоит всегда доверять чувствам, – сказала она, – чувства могут обмануть разум. Так говорил мой дед.

– И всё же? – настаивал я.

– Давайте об этом позже. Мы отстали, а ведь именно для вас и отца Ионы проводится пояснительная экскурсия. Давайте не будем задерживать.

Догнав «делегацию», мы пересекли дверной проём и очутились в помещении, которое представляло собой.… Впрочем, не вдаваясь в подробности, опишу его вкратце. Походило оно на тюремный сектор из американских фильмов: по правую руку вдоль недлинного коридора тянулись двенадцать камер без лицевых стен и привычных нам железных дверей с «глазками» для наблюдения за заключенными. Вместо стен от пола до потолка и от кирпичного простенка между камерами до простенка – толстенное стекло, как я догадался, бронированное. Вход в камеру был выполнен из такого же материала, электронное запорное устройство надёжно ограничивало пространство площадью, примерно в девять квадратных метров. Внутри камер имелась кровать, санузел, стол, телевизор, помещенный в некий бронированный аквариум. Окон не было. Освещение люминесцентными лампами задавало холодный, неприветливый тон суровому пристанищу для «подопытных».