– То есть вы, – усмехнулся Павлов. – Нам нужен человек, не причастный к эксперименту, являющийся для ЭСИЛ, если можно так выразиться, посторонним. Образно говоря, «взгляд со стороны»; если хотите, тот, кто будет вести летопись, хронологию исследования. Наблюдатель должен уметь излагать увиденное и услышанное им на бумаге, иметь опыт работы в журналистике и… прочие критерии, которым, на наш взгляд, вы полностью соответствуете.

– Что за «прочие критерии»? – почему-то насторожился я.

– Мелочь. Не придавайте этому значения, – отмахнулся он. Мы шли вдоль длинного коридора. По обе стороны коридора через каждые двадцать метром – запертые металлические двери, и надписи над ними: «Секция №1», «Секция №2» и т.д. Проходя мимо одной из дверей, я услышал отдалённый, приглушенный крик. Так может кричать только человек, который испытывает нестерпимую боль. Проклятья и грязная брань перемешивалась с мольбами о пощаде. Жутко было услышать такой крик, он словно доносился из преисподней: то же отчаяние и тот же отказ от смирения. Я остановился, прислушиваясь. То же сделал и Павлов, пародируя меня. Он улыбался.

– Что это? – спросил я; мой собеседник лишь удивлённо приподнял брови, будто бы он ничего подобного не слышал. – Что это за крики? – повторил я вопрос.

– Издержки производства, – пожал он плечами.

– То есть? – Меня бесила манера Павлова вести разговор: его ужимки, намёки, вечная таинственность выводили меня из себя, и я готов был в любую минуту ударить его.

– Постепенно вы всё узнаете, – заверил он меня. – Не стоит так спешить.

– Хорошо, постараюсь потерпеть, – сдался я, но после таких душераздирающих криков, насторожился и стал ощущать некоторую опасность. – Давайте тогда вернёмся к разговору о наблюдателе.

– А что к нему возвращаться, – каким-то добродушным, обезоруживающим тоном сказал Павлов.

– И всё-таки, почему именно я?

– Вы были выбраны генератором случайности. Видите ли, существует такая компьютерная программа.

– Я в курсе.

– Великолепно, – похвалил он меня. – Из базы данных, содержащей сведения о всех журналистах нашей страны, были выбраны методом случайного отбора некоторое число кандидатов, а из этого числа тем же образом мы выбрали вас.

– Да, проще некуда, – усмехнулся я. – Но почему же вы уверены, что я вам подхожу?

– Мы пришли, – произнёс он вместо ответа, и открыл одну из железных дверей в конце коридора.

Комната, в которую мы вошли, так разительно отличалась от того антуража больницы, к которому я начал привыкать, что я невольно и сам забыл о своем вопросе. Мягкая роскошная мебель, выполненная с хорошим дизайнерским вкусом, стены со встроенными аквариумами с немыслимо сказочными подсветками, ковры на полу.… На стеклянных столиках всевозможные напитки и фрукты. В общем, всё походило на первоклассный бордель, чем на комнату для научных сотрудников. Лёгкая, негромкая музыка, льющаяся, чудилось, откуда-то сверху, эту фантасмагорическую картину делала полной, законченной. В глубине комнаты оказалась ещё одна дверь, ведущая в сауну. Павлов проводил меня туда, дал указания сложить всю одежду в специальную корзину, пожелал хорошо отдохнуть и удалился. Оставшись один первое, что я сделал, – выматерил Павлова, весь этот исследовательский центр и самого себя за согласие на эту авантюру. Затем, раздевшись до гола, направился в сауну. Быстро разобравшись с электроникой, регулирующей температуру и подачу пара, я взобрался на верхнюю полку, закрыл глаза и наконец-то за долгие дни расслабился. Я решил больше не ломать голову; действительно, необходимо было отдохнуть. Слишком многое было пережито в такие сжатые сроки, и психика была на взводе. Насколько б ни была крепка цепь, но и у всякой цепи есть свой предел прочности. А я был уверен, что достаточно было б ещё полчаса таких умственных напряжений, и предел моей прочности не заставил бы себя ждать. Так что… к черту всё!

Пахло деревом и раскалёнными камнями. Пар был сухой, и дышалось легко, и я дышал глубоко и ровно, прислушиваясь к каждому вдоху. В сознание начали проплывать кадры из далёкого детства. Деревенька на краю мира, отгороженная от этого мира непроходимой стеной леса, только пыльная, жёлтая дорога – единственная нить, ведущая к цивилизации. Низенькая банька по четвергам, тёмная, прокопчённая, со щелями возле двери, откуда неприятно дуло. Плеснёшь ковш воды на раскалённый металл – и всё становиться призрачно сиреневым от заклубившегося парка. Жар обжигает плечи и печёт затылок, но из-под лавок всё одно тянет холодком, и ты спешишь залезть с ногами на эту самую лавку, пока живой, обжигающий воздух не ушёл прочь. Я приезжал сюда гостить на летние каникулы, и после городских условий было дико и странно мыться раз в неделю. Но к концу лета просто и не представляешь другого образа существования, как жизнь здесь. В памяти почему-то стёрлись события, подробности жизни в деревне, лица и имена людей, живущих там. Лишь осталось воспоминание о той бане, чёткое, яркое, словно я недавно из неё вышел. Даже запах, своеобразный, не сравнимый ни с чем, отдающий кисловатым подгнившим деревом и застоявшейся водой, живо ощущается теперь, по прошествии стольких лет.

Выйдя из сауны и ополоснувшись под душем, я не нашел ни свою одежду, оставленную в корзине, ни обещанную спецодежду, ни халата, ни полотенца. Но недоумение от такого недосмотра работников ни сравнимо с тем удивлением, которое испытал, когда в надежде найти вышеупомянутое в комнате с аквариумами вышел и обнаружил нечто неожиданное. На одном из мягких кожаных диванов сидела и улыбалась обнаженная женщина азиатской внешности. Я оторопел, не зная, что говорить, и совсем забыв прикрыться. Что-то начал бормотать. Но японка (так я решил, хотя определить национальность по внешним данным я не умею) на чисто русском языке произнесла:

– Ничего не нужно говорить. Подойдите.

Я подчинился, точно загипнотизированный. Я заворожено смотрел на голую молодую, красивую женщину.

– Попытайтесь ни о чем не думать, – продолжала она, – дышите ровно и спокойно.

Женщина взяла махровое полотенце и вытерла моё тело медленно и по-матерински нежно, точно боясь повредить мою кожу: сначала плечи и грудь, затем спину и ноги. От этих прикосновений по всему телу бегали электрические разряды, и я почувствовал, что во мне просыпается мужское влечение к этой женщине. Я отнял у неё полотенце и попытался прикрыться, смутившись неожиданного проявления врожденного инстинкта. Но она предупредила этот жест и убрала тряпицу прочь, пояснив: