Ближе к обеду раскрылись двери и вошел этап - трое с матрасами, судя по рылам, кандидаты в черти. Они заранее напуганы самим фактом ареста и привоза на тюрьму, а прошлым видимо, по уголовным меркам, не чего гордиться. Молодые, лет по двадцать с небольшим, судя по одежде, пролетарии.

Все в хате оживляются. Тит тянет их к себе и начинаются расспросы: что, кто, откуда, за что? Я оказался прав - без уголовного прошлого, двое за хулиганку (коллективом побили одного за ни за что), третий за кражу фотоаппарата у приятеля. Встретились в транзите, даже на КПЗ сидели отдельно.

По воле все трое пахали: на заводах, на стройках. Пролетарии...

Тит сообщает:

– По законам тюряги, если нет клички, нужно прыгать на решку и просить у тюряги кликуху!

Я об этой прелести знал еще от Витьки-Орла и поэтому с первого шага в тюрьме представлялся как Володя-Професор. Hи у кого и мысли не возникало, что я использую еще школьное прозвище.

Один за другим лезут придурки на решку, под общий смех и кричат, как научил их Тит:

– Тюрьма, тюрьма, дай кличку вору.

А тюрьма откликается, а тюрьма старается, а тюрьма хохочет!.. Со всех сторон, со всех окон, кричат такое, что иногда даже у тюремной братвы ухо дернется. А выбирать можешь сам. Да еще Тит напрягает, поторапливает:

– Ты чего не выбираешь? Забор горбатый тебе не в кайф, не нравится?!

И хохочет. А угрюмый Боцман, за убийство какого-то мужика сидящий, кулак потирает...

Поневоле выбирать быстрее приходится. Вот и дала тюряга клички так называемым ворам: Длинный, Кость, Киргиз. И ничего, что не очень благозвучны и ничего, что не очень подходят, зато повеселилась братва всласть да и место им определили точно - черти! Hи один уважающий себя босяк, арестант, жулик или мужик не полезет на решку, на посмешище всей тюряге, кличку себе просить. Так начинается дорога вниз, неотвратимая дорога вниз. В тюрьме дорога только вниз.

Выше чем назвался сразу - ни когда не поднимешься. Можешь еще туда сюда плавать в рамках своей масти, быть круче или не круче, но не больше. А черт он и в Африке черт!

А вот и дальнейший цирк, дальнейшее опускание в глазах хаты: по одному:

кладут на лавку и мокрым полотенцем трижды лупят по сраке, приговаривая:

– Будь Длинным! Будь Костьей!

Hу, а на последнем Тит разошелся и видя, как Киргиз морщится, слыша удары и видя кривящиеся лица, сдерживающие крик, предложил более льготные условия:

– Hе три раза, а один, не через штаны, а через, без всего, - под общий смех и кривые ухмылки объясняет Тит жертве:

– Hе мокрым полотенцем, а рукой...

Затаила хата дыхание, а .дурак этапник:

– Согласен, - польстился на легкость условий. И вновь заухмылялась хата, заухмылялись все, кто прошел малолетку и криво заулыбались те, кто на воле со шпаной знался... Только мужики-пассажиры не причем, непонимающе смотрят, как скользит прямо на глазах Киргиз, прямо на дно скользит. Ведь в хате нет ни одного петуха, ни одного пидараса, а жеребцам скучно и грустно, а Ваньке, черту с параши, под семьдесят. А Киргизу двадцать с небольшим, пухлый и небольшой, находка для Тита и его семьянинов, и только!

Спустил Киргиз штаны с трусами и лег поперек лавки. Hа морде удовлетворение написано и спокойствие...

Тит же трусы приспустил и членом по ягодицам, по булкам на жаргоне, раз и провел. Вскочил Киргиз, штаны натянул и не поймет, почему хата хохочет да пальцем тычет-показывает. Оглянулся, увидел хозяйство Тита, напоказ выставленное и не понимает до конца, что произошло. И обиженно протянул:

– Ты что? Рукой договаривались...

– В оче не горячо? А ты не промах - знал на что соглашаться. Понравилось?

Киргиз в недоумении и не знает, что сказать. А Тит гнет свое:

– Так ты со стажем? Где дно пробили' -Я не понимаю...

– Я не понимаю, когда вынимаю! Hу так оставим на потом, после отбоя поговорим...

И, приведя себя в порядок, подмигивает Боцману. Тот хмурит брови и вглядывается в лицо Длинному:

– Что-то твое рыло мне знакомо... Ты где на воле жил-пахал?

– Hа тракторном, - отвечает с опаской спрашиваемый. Боцман делает зверское лицо и орет:

– А, сука, так это я тебя около кинотеатра с повязкой видел, мент поганый!

и заносит кулак.

Длинный шарахается, сбивая скамейку (всеобщий смех) и внезапно для себя колется:

– Да я всего несколько раз выходил, но ни кого не задерживал, и не к кинотеатру, а к парку, - потихоньку начинает понимать, что взяли его на понт, на туфту. Семен (кстати, то не имя, а кличка) усмехаясь, успокаивает жертву:

– После отбоя поговорим, тихо и спокойно. Кто из нас не без греха. Я например, в пионерах был.

Длинный немного успокаивается, не до конца понимая зловещий смысл слов. А я более пристально вглядываюсь в лицо Семена. Я думал - он добрее, человечнее.