Единственное благо моего "этапного путешествия" - изоляция. Не положено политических смешивать с прочим "социально близким" элементом. И если в обычном купе натолкано по четырнадцать человек, то я в купе один!

В середине жаркого августовского дня, после долгого мотания по путям и не менее трехчасового стояния в тупике нас, "пассажиров" этапного состава, наконец-то выпихнули из раскаленных вагонов и выстроили по четверо в ряд вдоль состава для отправки на "воронках" в Свердловскую пересылочную тюрьму. Тут уж не до изоляция - я в общей куче, мои будто высохшие руки-плети оттянуты тяжелыми узлами, чем и уравновешен, иначе качался бы из стороны в сторону от слабости и полутемноты в глазах. Мое состояние гриппа-простуды, как уже сказал, бестемпературное, но все тело словно взвод солдат "кирзами" обрабатывал... Только б до очередной "шконки" добраться, только б в горизонталь...

Вокруг охрана, собаки... И вдруг команда: "Всем взяться за руки и бегом!" Я в середине колонны крайний слева, "за руки" - это не про меня, руки заняты... Удивительно, но первые сто метров вдоль путей я бегу, даже не спотыкаясь, но всякому резерву есть предел. Рядом со мной справа бегущему зэку, молодому парню, шепчу хрипло: "Возьми!" Он не без удовольствия освобождает мою правую руку от узла со шмотками, и меня тотчас же выносит из ряда влево на солдата с собакой. "Занос" настолько сильный, что я сталкиваюсь с солдатом и чуть не затаптываю овчарку, каковая - ей-богу!
– с удивлением шарахается в сторону и лишь после, очухавшись, разражается лаем-воплем. Солдат плечом заталкивает меня в строй, но перед глазами уже этакий сизый туман и ноги подкашиваются.

– Я болен! Я сейчас упаду!
– кричу я подбежавшему офицеру охраны, практически зависая на спине впереди бегущего зэка. Каков я, видимо, зримо со стороны, и офицер подхватывает меня под локоть. "Уже близко!" - кричит он мне в ухо. Но бесполезно, ноги завиваются... И на счастье - команда: "На колени!" На коленях я оказываюсь раньше всей колонны. Минут пять мы пропускаем выходящий со станции "товарняк". Оставшиеся метров пятьдесят офицер практически тащит меня на себе, и перед первым в ряд выстроившихся на платформе "воронков" я просто сажусь на землю. Над моей головой перебранка офицеров охраны... В конце концов я заброшен в "воронок" и затолкан в "стакан". Я не просто политический, я еще и рецидивист, мое место в "воронке" в "стакане" - металлической кабинке, что рядом с сиденьем для охраны. В "стакане" можно только сидеть, упираясь локтями, спиной, коленями в железо... Но - спасение! От потери сознания, к чему близок... Ехали, кажется, недолго, но я почти полностью пришел в себя...

Эту свердловскую пересылку вспоминать не люблю. Стыдно вспоминать. Впервые и единственный раз за два срока меня там побили...

Во всех аэропортах есть такое место, что именуется "накопителем". Уже проверенных пассажиров "накапливают" в специальном помещении перед посадкой в автобус, что повезет до самолета... В некоторых аэропортах я даже табличку такую видел: "Накопитель". В советском быту немало позаимствовано у ГУЛАГа. В том числе это слово... Громадная комната, куда сгоняют - локоть к локтю, не продохнуть - прибывших этапников, прежде чем разгонять их по камерам. Впрочем, нет, в камеру попадаешь не сразу из накопителя, если ты особорежимник. Еще поторчишь опять же в "стакане"-кладовке, грязной и вонючей, пока тюремщики разберутся с менее строгими режимами.

Меня выпустили из "стакана", когда накопитель уже был почти пуст. Перед дверью, за которой уже собственно тюрьма, стол. За столом женщина в форме... Этакая откормленная бабища со свирепой физиономией...

– Фамилия, имя, отчество, год рождения, срок, статья... Статья!

Отвечаю:

– Семидесятая, часть вторая.

– Шо это за статья такая?

Отвечаю вяло, привычно, потому что привычен вопрос.

– Политическая.

– У нас нет политических! Тоже мне, декабрист нашелся.

Отвечаю опять, как всегда:

– У вас нет. У нас есть.

И тут подскакивает сержантик монголоидного типа, кричит:

– Ты как разговариваешь, сука!
– и бьет меня по голове.

Мне много не надо, падаю. С боков два офицера. Один пинает в левый бок, переворачиваюсь, другой - в правый бок... И оба еще по разу...

Не помню, чтоб кому-нибудь рассказывал об этом. Стыдно. Стыдно, что не дал сдачи, даже не попробовал дать. Обязан был! Болезнь и слабость - не оправдание. Струсил. Знал, что тогда покалечат. Дело простое - отобьют почки. Не захотел, чтоб калечили.

Был и другой вариант. Можно было после добиться вызова местного гэбэшника, нажаловаться - какой-то результат был бы, политических бить не принято... Их принято или перевоспитывать, или уморять постепенно в полном соответствии с законом...

Но это уже чисто сучий прием.

Сколько потом было пустых, душу истязающих грез! Вот я освободился, разыскал, выследил эту усатенькую сержантскую гниду и мордую, мордую... Бессильна Нагорная проповедь перед черной злобой и стыдом...

Впрочем, коль так разоткровенничался - долгое время числился за душой еще один схожий "стыд".

Меня "взяли" тринадцатого мая восемьдесят второго на подходе к месту работы. Трудился я тогда сторожем и дворником Антиохийского подворья, что у метро Кировская. "Стыд" был в том, КАК они меня взяли. Шел по тротуару, подкатила машина, из нее вышел молодой и бравый и сказал, что я должен ехать с ними. Второй даже не потрудился выйти из машины. Зачем? Антисоветчик - это ж овечка. И прав. Я покойненько полез в машину... А ведь мог бы... Самбист. Хоть и бывший. Но реакция еще, дай Бог каждому... Берут? Пусть берут. Но отдаваться... Нельзя... Не в идейности и убеждениях дело! Отдаваться... Стыдно... Апостол, и тот мечом махнул... По-человечески это. Только богам под силу большее...