Развернувшись в противоположную сторону, Бин Сидха пригнулась, ссутулилась, набрала полную грудь воздуха и испустила такой резкий крик-визг-вой, что Мэбилон покачнулась, хватаясь за голову. От невыносимой боли захотелось кричать не хуже этой полуптицы. Когда же вопль смолк, и королева фей выпрямилась, она увидела, что части стены просто-напросто нет. Она и пророчица стояли на краю пролома, глядя на холмистую равнину. Подробнее рассмотреть ее было нельзя — внизу только-только наступал рассвет, царил сумрак, и все тонуло в сером мареве. Да еще и облака, ползущие под ними, закрывали добрую половину земли. Где-то там, вдалеке, синело море, на горизонте сливаясь с небом. У Мэбилон дух захватило от такой высоты, хотя ей случалось летать на крылатых конях из конца в конец своей страны и даже за ее пределы. Но так высоко ни один крылатый конь не поднимался. Она задохнулась. Голова закружилась, и королева попятилась, закрыв глаза и борясь с дурнотой. Одновременно она силилась справиться со страхом — все ее чувства кричали, что перед нею — не мастерская иллюзия, что полуптица каким-то образом действительно избавилась от стены и может покинуть свою башню в любой момент…

— Понимаешь теперь, что меня тут ничто не удержит? — та захихикала. — Но что, если я хочу остаться здесь? Что, если мне тут нравится? Тут тихо, темно, сытно кормят… И так интересно наблюдать за тобой и всеми остальными! Что, если остаться тут — мой свободный выбор? То, что ты, отобрав когда-то у меня свободу, отнять не в силах? Но если хочешь, восстанови стену. Твоих сил на это хватит. А я не стану мешать. Это ведь мой свободный выбор! Ты его никогда не получишь!

— А трон моей сестры?

— А ты на нем сидишь? — Бин Сидха одним прыжком вернулась на насест на уцелевшей балке. — Он в запустенье, но там нет тебя. И Айфе все еще зовут королевой. И даже если ты ее убьешь, она не лишится королевского достоинства. И ты ее по-прежнему боишься и признаешь ее силу — иначе зачем тебе ее дети, как не для того, чтобы обезопасить себя от их матери?

— Ее дети…они…

— Они — плоть от плоти своей матери. Ты можешь их убить. Можешь перевоспитать, но в их жилах все равно будет течь кровь твоей сестры Айфе! Ее не выпустишь до капли! Что-то да останется! И с этим тебе не справиться!

Мэбилон прикусила губу. Что бы она ни сказала, Бин Сидха тут же обратит против нее. Но оставалось еще кое-что…Вернее, кое-кто.

— Я не отдам его! Слышишь? Не отдам! — прошептала она.

— И что ты сделаешь? Запрешь в клетку?

— Да! Если надо — да!

— Смотри, — тонкая костистая рука указывала на пролом в стене. — Клетки для того и созданы, чтобы их ломали.

Больше Мэбилон не могла терпеть. Она вскинула руки. Увернуться пророчица не успела — сразу дюжина молний, вспыхнув, ударили ее тело, сбили на пол. От нового залпа задымилась ее накидка, и резкая вонь горящих перьев и волос заполнила комнату. Бин Сидха покатилась по полу, пытаясь сбить синеватые язычки пламени, которые плясали на ее одежде и коже. А Мэбилон, с горящими глазами, бледная, ударила снова. Ураганный порыв ветра, ворвавшийся сквозь пролом, взметнул ее волосы и подол платья, сорвал с королевы фей налет красоты, превратив ее в человекоподобную тварь. Но и Бин Сидха изменилась — огонь слизал с ее тела вместе с одеждой и волосами часть плоти. Существо, которому в конце концов удалось одолеть огонь, походило на смесь паука и птицы, и лишь нос, глаза и щель рта хранили сходство с прежней пророчицей. Ее стоны превратились в булькающий смех.

— А я все ждала, когда же ты проявишь свою истинную сущность! — прокаркала она. — Как считаешь, способен ли кто-то любить тебя такой?

— Это ты во всем виновата! — выпалила Мэбилон. — Ты заставила меня…

— …вспомнить, какова ты есть? Попробуй теперь забыть!

Ее смех рвал горло и уши. Королева вскинула руки, чтобы добить противницу, но сдержалась усилием воли.

— Я докажу, — промолвила она и бросилась к выходу.

Вслед ей несся булькающий хриплый клекот, в котором с трудом можно было узнать злорадный смех. Отхохотавшись, Бин Сидха уткнулась лбом в холодный каменный пол.

— Твоя беда, Мэб, в том, что ты хочешь получить все и сразу. И ничего не готова отдать.

Королевский сад был огромным. Можно было бродить по нему часами, но всякий раз оказываться на новом месте. Казалось, ему нет конца и края. Идешь-идешь, а одни аллеи сменяют другие. Лужайки, поросшие ровной травкой, чередуются с цветниками, где одновременно цветут растения весны, лета и осени и скромные крокусы соседствуют с шикарными розами, а яблони роняют свой цвет на пушистые шары хризантем. Было полным-полно и диких растений — наперстянка цвела рядом с орхидеями, одуванчики — с левкоями и колокольчиками, ромашки с ночными фиалками. Тут и там на шпалерах извивались плети вьюнка, дикого винограда и повилики. Одни деревья вольно раскидывали свои кроны над полянками, другие теснились небольшими группками, так тесно переплетя свои ветки, что к корням не достигал ни один луч света. Там раскрывали свои белые глазки ночные цветы — словно россыпь потерянных звездочек. Деловито сновали шмели и пчелы, но вместо бабочек порхали крохотные цветочные фейри. В траве шныряли пикси, а возле прудов в вечерний час можно было увидеть танец блуждающих огоньков. Некоторые деревья гнулись под тяжестью плодов — яблоки, груши, вишня, терн, слива. Попадались и кустарники. Можно было провести в саду весь день, питаясь только плодами и ягодами.

И в то же время это была мастерски сделанная иллюзия. Весь этот мир вокруг него был одним большим обманом. Прозрачные стены, по которым ползли живые рисунки-узоры. Свет, льющийся с потолка и угасающий также медленно, как гаснут краски заката. Огромные залы и анфилады комнат — сколько ни броди, все время попадаешь в другую комнату и ни разу — на двор. Даже сад был, при всем своим объеме и разнообразии тоже заключен в клетку из стен и потолка.

И он сам тоже был иллюзией. Король чувствовал, что растворяется в этом мире. Память его становилась слабее с каждым часом. Одно за другим исчезали имена, лица, события. Он понемногу начинал думать, что вся его прошлая жизнь лишь приснилась ему, а настоящее — здесь и сейчас, в замке королевы фей, которая называла его своим королем и повелителем. И только это было настоящим — эти стены, эти залы, эти весело щебечущие фейри, и эта корона, увенчавшая его чело.

Ему дозволялось бродить повсюду — при условии, что рядом будет свита. Пажи, фрейлины, слуги, рыцари. Он ощущал их постоянное присутствие, даже когда посещал школу Саттах Грозной. Впрочем, после казни Конно он совершенно забросил тренировки. Для чего это все? Чтобы сражаться? С кем? Насколько он успел узнать, все противники королевы давно разгромлены. Может быть, она готовится к защите от каких-либо врагов? Но почему тогда ему ничего не говорят? Хотя, не все ли равно?

Король был готов смириться, отказаться от борьбы. Что ему делать? Конно был единственным, кому он мог довериться, и вот его не стало. Его слово, слово короля, как ни превозносила его перед всеми Мэбилон, на самом деле ничего не значило. Королеве фей человек был нужен либо как красивая игрушка, либо для каких-то своих тайных целей. Ни то, ни другое мужчину не устраивало. Но что делать?