— Мама велела тебе спускаться, — сказал брат и помахал рукой, проверяя, слышу ли я его.

Этот жест как по волшебству убрал радость, заменив ее раздражением.

— Ты опять не постучался!

— Ты же не спишь.

— Действительно! Зачем же тогда стучать, ума не приложу… Стой! — Осберт попытался скрыться, но мой голос остановил его. — Принеси воды умыться.

Дверь печально заскрипела, и брат всунулся в комнату по пояс. Он скривил излюбленную гримасу, отчего лицо покрылось такими же складками, как и на его бордовой котте*. Иногда казалось, что ему не собрать обратно свою физиономию.

— Перестань, это было мило в детстве, а сейчас ты похож на дурака, — прыснула я, — принеси, ты все равно пойдешь мимо.

Осберт закатил глаза и исчез в коридоре. Удивительно, но через несколько минут он вернулся, держа в руках кувшин и глубокую миску. Наверное, теперь не одну неделю будет раздавать мне поручения за то, что втащил кувшин аж на второй этаж.

Вода оказалась холодной, и я с сожалением вспомнила горячую ванну из сна. И запах ветивера. Не понимаю, за что так любила его? По-моему, куда приятнее пахнет масло герани: свежо и сладко, как фрукт, даже воду хотелось попробовать. Теперь масла редко появлялись в нашем доме, а ванну и вовсе никто не принимал — негде было хранить, да и наполнять неудобно.

Ледяное умывание оказалось последней каплей. В один момент стало все мешать: кувшин, крышки сундуков, платья попадались не те. Я со злостью грохотала всем, к чему прикасалась. Бедность стала обыденностью — меня душила обида. Долго, но ее некуда было выплеснуть. К родителям не подойдешь, не скажешь: матушка начнет плакать, а отец и вовсе говорить не станет.

Было бы легче думать, что он просто не знал, за кого выдавал меня. Но нет, папа все понимал. Насколько я знаю, даже сам предложил свои услуги Гайди, когда наш король отказал ему в убежище. Мама рассказывала, что он намеревался скрыться и продолжать воевать за трон, но, чтобы удержать его, требовалась благоволение Ильмисара. Наша страна была огромной по сравнению даже с самым большим княжеством и могла свергнуть любого неугодного правителя. Гайди понимал это и женился на мне ради поддержки отца, который тогда имел влияние на короля.

В случае победы я стала бы княгиней, и вся семья получила бы куда больше привилегий, чем в Ильмисаре. В случае проигрыша Гайди ждала казнь. Наш брак был тайным, и никто ничего не узнал бы. Жаль, что для бракосочетания требовались свидетели: думаю, это кто-то из них донес на нас королю.

И сейчас, вместо атласа и бархата, мне пришлось надеть платье из коричневой шерсти. Простое, украшенное только рядом пуговиц на груди да кружевом нижней рубашки на рукавах. Причесываться я не любила больше всего. Простолюдинки носили короткие волосы, чтобы они не мешали заниматься делами, поэтому матушка запрещала мне стричься: тоже надеялась, что когда-нибудь наша жизнь изменится. Раньше я была не против, но за последние годы мои волосы истончились и смотрелись некрасиво. Приходилось прятать их под капор или собирать в пучок, как сейчас.

Закончив собираться, я вышла в темный узкий коридор. Половицы скрипели так громко, что заглушали звуки шагов. А еще они будто прогибались, и казалось, что вот-вот сломаются. Спустившись в столовую, я увидела, что все уже собрались за столом. Отец сидел во главе, в старой накидке из черной норки; в своем воображении он до сих пор был лордом, и не важно, что мех протерся, белую плитку на стенах покрывали трещины, а на столе не было даже скатерти. Деревянная посуда смотрелась убого, как в крестьянской лачуге. Для полноты картины не хватало только мышей и хлебных крошек. Первое время это выглядело грустно, сейчас же стало привычным зрелищем.

— Елена, ты опоздала, — тихо сказала матушка.

Она сидела напротив отца и куталась в серую шаль. Маленькая и печальная, с проседью в светлых волосах, всегда затянутых в густой пучок. Иногда казалось, что она никогда и не была той изящной леди с уверенным взглядом и вздернутым подбородком, которую я помнила. Это оставалось грустным до сих пор. Стыдно признаться, но на нее не хотелось смотреть без необходимости, чтобы в груди не тяжелело от скорби.

— Прости, мне пришлось долго ждать, пока вода нагреется, — ответила я и взглянула на Осберта.

Он скривил рожу, а затем быстро повернулся к отцу, пока никто не заметил:

— В королевский полк все еще набирают солдат. На службу берут уже с шестнадцати, я мог бы записаться…

— Кэйа! Ну где ты там! — неожиданно рявкнул отец, и все замерли.

Его злили подобные разговоры, но Осберт все не унимался. Брат так хотел стать военным, что не понимал очевидных вещей. Как маленький ребенок, который хнычет, потому что ему не разрешают трогать огонь — не объяснить.

— Кэйа! — Выместив раздражение, отец уже спокойнее взглянул на Осберта. — Тебя ни за что не примут.

— Я же пойду простым солдатом. Кто вспомнит, кто я?

— Вспомнят, уверяю тебя. И солдатом ты не будешь — ты же мой наследник. Подожди, пока что наша семья в опале, но это не навечно.

Услышав это, мне тоже захотелось крикнуть, только на отца. «В опале»? «Не навечно»? Да король отказался от нас и проклял в назидание другим. Я посмотрела на отца в надежде отыскать хоть каплю тоски. Но нет, он был спокоен, как всегда. Интересно, отец помнит, как его бросили в темницу, когда тайный брак раскрылся? Помнит ли, как плакали мы с матушкой, когда в замок пришли солдаты и начали вскрывать личные письма, рыться в вещах и срывать с нас драгоценности? Я помню, потому что никогда в жизни не боялась так, как тогда. Знакомый мир рушился на глазах, обнажая другой — темный и злой.