Опаляющий гнев заставил меня отвердеть, как глиняную фигурку. Хотелось сделать что-то, но не получалось выбрать, то ли позавтракать, то ли перевернуть стол. Сердце быстро забилось, и воздуха перестало хватать, я неотрывно смотрела отцу в глаза, чего он не любил. Не знаю, зачем… Наверное, ждала еще одной вспышки гнева, чтобы можно было закричать, выплеснуть все накопившееся! Мне это требовалось уже много лет, но наглости не хватало. Даже сейчас я содрогалась лишь от возможности повысить голос на родителя — это казалось неестественным, недопустимым и гадким, но ужасно приятным.

Все-таки стало легче, когда лицо отца смягчилось. Краска сошла с небритых щек, а глаза стали ласковыми, только блеск в них выглядел тоскливо. Такое иногда бывало; не знаю, как, но папа видел, когда я готова была сорваться, и всегда смягчался. В эти редкие мгновения казалось, что сейчас он скажет, что любит меня, что не хотел, чтобы все так вышло, и раскаивается.

«Скажи, прошу», — молила я про себя.

Услышать бы это хоть раз. Наверное, после таких слов уже не получится разозлиться на папу, только бы сказал. Один раз, больше не нужно.

— Осберт, как ты умудряешься чавкать даже с закрытым ртом? — уже спокойно сказал папа и отвернулся. — Прекрати сейчас же.

Он уткнулся в свою тарелку, а я еще долго не могла пошевелиться. В груди расползалось что-то холодное и пустое, как бездонная яма. Наверное, то же чувствуют собаки, когда хозяева выбрасывают их на улицу — за что? Мне ведь не нужно многого, хватило бы и добрых слов, сочувствия для старой девы, жизнь которой вряд ли изменится еще раз.

_______________

*туникообразная верхняя одежда с узкими рукавами

Глава 2. Боги еще не наигрались

Отца обеспокоило желание Осберта стать солдатом. Он боялся, что брат сбежит, поэтому запретил выходить на улицу всем, кроме Кэйи. Хуже и быть не могло, чем заниматься в этом мрачном, пропитанном скорбью доме? Скрип половиц, нервозность служанки и разговоры родителей угнетали, постепенно начинало казаться, что мы жили в царстве мертвых, где нет счастья. Другое дело снаружи: все кричали, бегали, толкались, в воздухе бурлила жизнь, ветер приносил запахи, которые хотелось узнать, найти их источник. Можно было пойти на рыночную площадь, где выступали уличные артисты, а однажды какой-то чудак пытался продать яйцо дракона! Я своими глазами его видела, коричневое, с темными пятнами, и величиной с теленка. Возможно, его подделали, но Осберт ухитрился потрогать скорлупу — сказал, что похоже на настоящую.

В толпе людей проблемы забывались, и становилось видно, что матушка зря убивалась. Да, наш дом давно требовал ремонта, но он был теплым и просторным. Мы могли позволить себе мясо и сахар, а одежду меняли, как только она изнашивалась. И у нас была служанка — большинство соседей только мечтали о подобной жизни.

Взаперти это быстро забывалось, ведь приходилось развлекаться лишь чтением и домашней работой. Через несколько дней заточения даже дышать стало трудно, и мое терпение иссякло. После завтрака я вернулась в свою комнату и надела темно-зеленый котарди с короткими рукавами. Юбка доставала только до середины икр, а ноги и руки закрывала плотная нижняя рубашка. От предвкушения все внутри радостно трепетало, я глупо улыбалась, пока прятала волосы под капор, нарочно оставив несколько прядей, которые ради этого и обстригла.

Обычно в это время родители запирались в своей комнате, но я все равно опасалась выходить в коридор и только чуть-чуть приоткрыла дверь.

— Чем ты занимаешься? Могла бы хоть кухню проверить: на завтрак Кэйа не принесла хлеб! — Голос отца глухо звучал из темноты.

— Он закончился, — едва слышно ответила матушка, — булочник отказался обслуживать нас, пока не вернем долг.

Да, они были у себя. Я выскользнула из комнаты и тихонько закрыла за собой дверь. Половицы предательски скрипели даже от вздохов, приходилось постоянно замирать и прислушиваться.

— Так отправь булочника к своему сыну.

— Мы уже отправляли к нему бакалейщика. Ты же сам велел больше не обращаться к нему в этом месяце.

Я стиснула зубы, и вновь послышался скрип, будто тело потяжелело от смеси тоски и недоумения. Ее всегда вызывали подобные разговоры: отец имел в виду мужа моей старшей сестры, лорда Тарваль. Он нам не кровный родственник, просто по традиции родители называли его сыном, а мы с Осбертом — братом. Король велел ему устроить и содержать нас, как единственного родственника. Поначалу мы опасались, что он бросит сестру. К тому времени она уже родила двоих наследников, но женился-то он по расчету, на дочке влиятельного и богатого лорда. Этот страх впитался в стены дома и до сих пор изводил семью: что мы будем делать, если это случится? Я успокаивалась тем, что каждый год-два у четы Тарваль появлялся новый ребенок. Мне нравилось думать, будто между ними возникла настоящая любовь и хоть сестра была счастлива. Не знаю, как дела обстояли на самом деле — такие вещи не обсуждались, а брата мы видели редко.

Внизу у входной двери обнаружилась Кэйа. Она поправляла платье и ругалась на мешавшую корзину, которую держала в руках. Выяснив, что нужно было сходить в мясной ряд, я забрала у нее столь надоедливый предмет и выскочила на улицу.

— Куда? Вот ведь девка! Ишь ты! — послышалось за спиной.

Ее голос терялся в шуме и напоминал кудахтанье. Она не станет жаловаться отцу, сама ведь ругалась, что нельзя держать семью в доме, как узников в темнице. Отойдя подальше, я замедлила шаг и глубоко вдохнула. Запахи города не всегда были приятными, но у меня вызывали трепет, предвкушение чего-то нового. Вокруг мелькало множество лиц, интереснее всех казались те, что скрывали бороды или края капоров. Забыв обо всем, я жадно рассматривала людей, хотелось бы поговорить с каждым и узнать что-нибудь о них. Например, почему от той девушки так пахнет выпечкой и корицей? Щеки у нее были впалыми, а платье изношенным — наверное, она служанка, и ходила к пекарю по поручению хозяев.