— И забрался на его колени, — добавил Мигель. — Кажется, это и есть ключ к разгадке, просто задумайся. Именно это его действительно беспокоило. Блять, — Мигель сполз ниже по дивану, укладывая голову на плечо Луны. — Мне не светит с ним потрахаться, да? — печально спросил он.

— Дай подумать, — она включила шоу и не проронила ни слова до конца эпизода.

Мигель потянулся, когда передача закончилась.

— Осьминогу не место в десерте, и уж тем более в рисовом пудинге. Фу. Может, посмотрим еще один?

— Конечно, — согласилась Луна. — Но, похоже, я кое-что для вас с профессором придумала. Должно сработать, либо превратится в настоящую катастрофу, и он вызовет копов. Ну, что думаешь? Ты в игре?

Мигель лишь на две секунды задумался.

— Кто не рискует... Выкладывай свой план. Он идиотский и безрассудный?

— О, да. Еще и чуток незаконный, — Луна ухмыльнулась и, как мультяшные злодеи, потерла в предвкушении руки.

— Класс! — воскликнул Мигель. — Я в деле. 

Понедельник, 2 декабря.

Крошечный кабинет на кафедре.

Эванстон, штат Иллинойс.

Мигель ушел, а Олдридж остался один, испытывая одновременно отчаянное облегчение от одиночества и странным образом ощущая себя голым без тепла, исходившего от кожи Мигеля.

Для Олдриджа всего случившегося было слишком много. Ему трудно сближаться с людьми. Всегда было сложно. Олдридж с трудом мог вспомнить родителей, погибших в автомобильной аварии, когда он был еще совсем крохой. Потом он побывал в нескольких приемных семьях, пока не разыскали тетушку Гейл, и она не оформила над ним опеку.

Ее не особо воодушевили грядущие в жизни изменения из-за внезапно нарисовавшегося четырехлетнего племянника, о котором еще и заботиться нужно было. Олдридж знал это, потому что неоднократно слышал эти слова в свой адрес. До его появления, тетя Гейл работала внештатным фотографом и путешествовала по всему миру. Копии наградных фотографий висели по всему дому. Временами она смотрела на них и вздыхала, затем переводила взгляд на Олдриджа и снова вдыхала. Намек понятен. Тетушка Гейл предпочла бы съемки в Бангладеше, Гане или Мьянме, чем обучать этому студентов в Чикаго.

«Ты во всем виноват».

Олдридж понимал, что это правда.

Он чувствовал тетушкино возмущение во всем, чего она не делала: не держала его за руку во время вечерних прогулок, не обнимала после возвращения из летнего лагеря, не целовала в лоб и не гладила по голове, как, Олдридж видел, делали другие мамы со своими детьми. А когда он, еще маленький, тянулся к ней за утешением, тетя Гейл всегда вздрагивала, терпела и отстранялась, как можно скорее, со словами, что он липкий, горячий или еще под каким-то предлогом. Вскоре он и вовсе перестал пытаться.

Школа стала для Олдриджа тяжелым испытанием. Он был самым младшим и самым маленьким ребенком в классе и его часто задирали. Повзрослев он начал затевать драки, причин которых не понимал. Школьный психолог говорила, что Олдриджу не хватает внимания, любого, даже выраженного в негативной форме, и возможно, ему стоило попробовать завести друзей. Олдридж всей душой ненавидел, что его выделяли взрослые и остальные ученики, но когда оставался в одиночестве, боль внутри рвала не меньше, чем битое стекло.

В десять лет, после особенно жестокой драки Олдриджу достались два фингала под глазами, сломанный нос, а второму мальчику — выбитый зуб. Тетушка Гейл была вынуждена отвезти Олдриджа на обследование к психиатру.

Это был первый визит из множества дальнейших на протяжении многих лет. Олдридж научился подавлять желание подраться, и в итоге заработал серьезное отторжение к любого рода прикосновениям, особенно к непрошеным. Со временем близкие отношения практически до конца могли стереть этот дискомфорт. Рукопожатия можно было перетерпеть. С некоторыми он даже обнимался, при этом не кривясь. Олдридж учился терпеть, а потом и получать удовольствие от прикосновений Тима, для которого все это оказалось слишком медленным и тому не хватало терпения на человека, который мог с легкостью подпустить к себе, а потом так же оттолкнуть.

— Ты боишься близости, — упрекал его Тим. — Вот клянусь, даже когда я трахаю тебя, такое ощущение, что ты вообще не здесь. Тебе нужно от этого избавиться.

— Не уверен, что смогу, — выдавил Олдридж сквозь онемевшие губы.

— Уж постарайся, Ол, пока я от тебя не избавился.

Эта словесная бомба повисла между ними в наступившей тишине, мерцая тусклым, злым красным. И так и не исчезла. Пока Тим не ушел и не забрал ее с собой.

После Тима все стало лучше и хуже одновременно. Из дома исчезло напряжение, но стало намного тише. Спать одному гораздо комфортнее, но большую часть времени Олдридж ощущал себя привидением, бродившим по дому в поисках успокоения.