Мигель фыркнул.

— Так значит вечеринка прошла нормально?

Раздевшись до белья, Олдридж залез вместе с телефоном в постель.

— Вообще-то, нет. Далеко не нормально. Если честно, Мигель, то это был настоящий кошмар.

Мигель спросил заинтересованно, но и обеспокоенно:

— Серьезно, papi? Хочешь сесть ко мне на коленочки и поделиться?

Олдридж запустил пальцы в волосы.

— Не очень. Во-первых, я слишком большой для твоих коленок.

— Даже близко нет, док.

— А во-вторых, — продолжил Олдридж, — ты слишком далеко.

— Подключи воображение, papi.

— Нет, — ответил мужчина, как обиженный ребенок.

— Давай. Представь, как садишься ко мне на колени и рассказываешь о кошмаре.

И Олдридж сдался, даже несмотря на то, что не собирался заниматься чем-то подобным.

— Ладно. На кафедре есть один придурок, которому нравится ко мне приставать. Только из-за того, что мы оба геи и своего более высокого положения на кафедре, он ведет себя так, будто я ему принадлежу. Мерзкий тип. И он продолжал прикасаться ко мне — ну или пытался это сделать — на вечеринке.

Мигель молчал, а у Олдриджа от волнения желудок свело. Когда он рассказал об Уэсли Тиму, тот обвинил Олдриджа в намеренном соблазнении другого мужчины. После того случая, Олдридж больше эту тему не поднимал. Надо было лучше подумать, прежде чем говорить что-то Мигелю. Профессор сглупил, начав этот разговор.

— Это не имеет значения, — начал Олдридж. — Он всегда себя так ведет, и я привык, просто...

— Он тебя трогал? — спросил Мигель.

— Послушай, это не...

— Ты его об этом просил? — голос Мигеля стал ледяным.

— Конечно, нет. Ты же знаешь, я...

— Ненавидишь прикосновения, — закончил Мигель. — Но этот урод все равно не остановился?

Олдридж вздохнул.

— Да. Но я недвусмысленно дал ему понять, что не заинтересован, а потом уехал домой. Все хорошо, Мигель, клянусь.

— Я его убью, — голос Мигеля ничуть не потеплел. — Если он снова попытается к тебе прикоснуться, я его убью.

Олдридж коротко и нервно хохотнул.

— Уэсли не стоит тюремного срока, дорогой. Он на самом деле считает, что я позволю ему быть сверху. Не в этой жизни. Ни за что. Да я лучше с кактусом потрахаюсь, чем с ним.

— Стой, что ты сказал? — спросил Мигель, вся ледяная холодность испарилась.

— Что лучше с кактусом займусь сексом?

— Нет, раньше. Ты назвал меня «дорогим».

Олдридж почувствовал, как запылало лицо, и обрадовался тому, что Мигель его не видел.

— Это речевой оборот.

Мигель неопределенно промычал.

— В смысле, да, такой ласковый оборот. Ты же называешь меня papi. Но я ведь не твой отец.

— Я могу называть тебя «папочкой», — Олдридж практически слышал, как Мигель пошевелил бровями.

— Лучше не стоит. Профессор гораздо лучше звучит, тебе не кажется?

— Как скажите, Профессор. Я вернусь, и мы поговорим. Не о плохом. Но лично и откровенно. Кое-что лучше всего говорить лично.

Сердце Олдриджа заколотилось сильнее, а в кровь хлынул адреналин. Мужчина слышал собственное сердцебиение в ушах.

— Только ты...

— Только я что, Профессор?

— Только ты можешь ко мне прикасаться, — Олдридж сглотнул. Пугающая мысль, но очень искренняя, и озвучить ее стоило сейчас, а не потом. — Только ты, Мигель. Только ты.

И с этими словами, мужчина вручил двадцатилетнему мальчику ключи от собственного сердца.

— Да, — согласился Мигель. — Только я. 

Вторник, 31 декабря.

Дом бабушки Мигеля.

Город Понсе, Пуэрто-Рико.

— С новым годом, док! Чем занимаешься?

— Мигель, ты что пьяный? — весело поинтересовался Олдридж своим теплым, фантастическим голосом. Мигелю хотелось завернуться в его звук.

— Un poquito, — он пальцами показал небольшое расстояние, но потом вспомнил, что разговаривали они по телефону, и Олдридж его не увидит. — Да, — поправился он. — Возможно, пьян. Немножко.

— Заметно, — Мигель представил, как Олдридж произносил это с выгнутой светлой бровью, и желание парня возросло и обрушилось на него сокрушительной волной, утягивая глубоко в свои воды.

— Боже, как я по тебе соскучился. Ужасно, — Мигелю хотелось, чтобы Олдридж был рядом, хотелось к нему прикасаться. Олдридж, скорее всего, ему бы не позволил. А может и наоборот, но скорее перетерпел бы внимание Мигеля, чем по-настоящему им насладился. В некотором смысле, это еще хуже прямого отказа. Чудовищная пропасть, разделявшая их отношения — если таковыми их можно назвать — грозила Мигеля поглотить и утопить, как подводное течение.