Таня тоже сделала зубы пару лет назад, кипенно-белые, в темноте светятся… Боже, Таня звала сегодня… как я устал от этой дурацкой связи, для чего я продолжаю встречаться с ней? Какой-то мазохизм: назло бабушке отморожу себе уши. Я отмораживаю себе член, чтобы потом нестись домой и отогревать его с Майей. И реанимировать душу, застывающую в этом гиалуроновом целлулоиде… Как бы мне хотелось, чтобы не было никого вообще, только я и Майя…

Маюшка пришла ко мне в кабинет, застав у меня пациентку и я, сделав вид, что это запланировано, попросил Майю осмотреть её вместе со мной. Мы закончили осмотр, она согласилась с моим диагнозом, как всегда, читая мои мысли, и чувствуя, что у этой пациентки никаких проблем в действительности нет, она и сама ещё не решила, хочет ли ребёнка или напротив, хочет считать себя бесплодной и на этом успокоиться…

– Случилось что или ты просто соскучилась? – спросил я, закрывая карточку.

Маюшка села напротив меня, где обычно сидит медсестра, предусмотрительно вышедшая вон, оставив нас наедине.

– Да случилось… – вздохнула она. – даже не знаю, что говорить… и как. Ну, словом: у Ларисы любовник. Она даже сказала: жених.

Я откинулся на спинку кресла, податливо откачнувшуюся подо мной.

– Ну… это неожиданно немного, но нормально. Нет?

– Да, конечно. Но как-то всё ребёнок-ребёнок, только уроки одни были на уме, а тут… И говорит-то с вызовом, будто я виновата в чём-то. А может виновата? А, Ю-Ю?

И Маюшка рассказала об утреннем инциденте, из-за которого опоздала на работу больше, чем на час.

– …Я пришла к ней поговорить, как мама и дочь, как подруги в конце концов, рассказывала всё до сих пор, – растерянно договорила она. – Она дерзит, сердится, почему? Когда ты влюблена и тебя просят просто рассказать о твоём любимом, так станешь говорить, не умолкая сутки, а то и неделю!

– Может быть просто не хочет, чтобы ты вмешивалась? Чтобы кто-то лез ей в душу? – предположил я. Как легко можно ранить юную влюблённую душу неуместными и грубыми расспросами.

Маюшка пожала плечами.

– Я спросила только…

…Я вошла к дочке в комнату, она стояла у окошка, стиснув руки на груди и смотрела в окошко. Но за её окном ничего особенно интересного не было – двор, деревья с ещё нераспустившимися почками и дом в ста метрах…

– Я под домашним арестом теперь? – дерзко дёрнув головой спросила Лара, обернувшись.

Она намного выше меня, только на каблуках я поднимаюсь на высоты роста всех моих Юргенсов.

– С чего ты взяла? – мне не по себе от мысли, что она могла такое подумать. Мне всегда не по себе от мысли, что кого-то могут запирать. – Ты была и будешь свободна, ты вообще взрослый человек. Если тебе сейчас неприятно, что я говорю, я уйду…

– Неприятно, но… не уходи, – уже снизив голос и садясь на кровать, сказала Лариса.

Тогда я тоже села в кресло.

– Просто папа…

– Ты его тоже пойми, Лара, – сказала я. – Вдруг, без подготовки, без предупреждения, он обнаружил, что его птенец самостоятельно вылетает из гнезда, становится на крыло. Это потрясение.

– «Потрясение»… поэтому он ударил тебя? – Лара сверкнула голубыми глазами.

– Нет… это не то, – меня смущает, что дети заметили ссадину на моей губе, совсем это нехорошо, что они теперь могут подумать об отце бог знает что…

– Вот вы… всё время… А вам уже… отцу тем более, и не стыдитесь…

Господи, вот стыд-то, выслушивать от взрослой дочери такие упрёки. На это мне нечего сказать, но лучше пусть думает так, чем, что её отец так страшно злился вчера. Да и сегодня утром.

– Послушай, Лара, я не требую даже приводить его в дом, если он не готов знакомиться с нами. Только одно: учёба страдать не должна.

– А если я правда замуж выйду? – опять запальчиво заговорила Лариса.

– Выходи, но учёба прежде всего, – невозмутимо сказала я.

Лара сразу сникла, очередная провокация не получилась. Мне стало даже жалко мою маленькую дурочку, что ты колючки выставила, глупенькая, неужели я обижу тебя?

Поэтому я сказала примирительно:

– Действительно, хочешь замуж?

Лара вздохнула:

– Да нет, конечно, что я обалдела что ли?

Ну, слава Богу, значит всё не так плохо, здравый смысл остался на месте. Успокоившись немного, я поднялась:

– Ларочка, главное запомни, мы тебе не враги, что бы ты не решила делать в жизни, ты решаешь уже сама. Мы тебя только поддержим. Во всём.

Похоже, Лариса не очень ожидала такого разговора после молний, что летели от Вальтера с утра, поэтому слегка растерялась, её первоначальный запал иссяк, так и не растратившись.

Поэтому, должно быть, она сказала, когда я уже подошла к двери:

– Он хороший, мам!

Я улыбнулась и раскрыла объятия, моя девочка, которая намного больше меня, порывисто бросилась ко мне, зажмуриваясь, как в детстве. Я погладила её по волосам, по спине, поцеловала её лоб и щёки, испытывая сейчас к ней, глупышке, которая вздумала вдруг бороться за свою независимость на которую никто не посягал, ещё большую нежность, чем, когда она была малышкой. Да и сейчас она малышка, даром, что ростом почти с отца.