Шрифт:
— За заслуги перед отечеством, ясное дело, — сказал Кацуба. — Был я когда-то молодой и энергичный старлей, и приехал к нам в Союз нерушимый республик свободных один генералиссимус типа Папуаса, про которого тогда еще не было известно точно — станет он другом мирового соцлагеря или шатнется в объятия империализма. Ну я был десятой спицей в колесе, опекали его бобры — не мне, юному, чета. Вот только когда он ухитрился срубить хвосты и вместе с советником из ихнего посольства закатиться на хату к проституткам, куда довольно некстати нагрянула облава, — ну, представляешь застойные времена? — именно ваш покорный слуга эту хату вычислил и ухитрился выдернуть оттуда обоих папуасов под носом доблестной советской милиции. За коньячком эту историю кто-то изложил лично дорогому Леониду Ильичу, в те поры еще бодрому, без малейшего маразма. Ильич посмеялся и велел непременно отметить находчивого молодого товарища. Поскольку я возле генералиссимуса светился как исключительно штатское лицо — кажется, аспирант из «Лумумбы», уж точно и не помню, — то и отмечен был соответственно. Такова была моя первая награда… А того генералиссимуса, кстати, все-таки понесло в цепкие объятия мировой Антанты, по слухам, наше же ведомство ему и обеспечило нежданное самоубийство из четырех стволов… Ты что?
Мазур стоял как вкопанный, его мимоходом толкали, он не обращал внимания. Нет, ему не почудилось, как решил было сгоряча, это и в самом деле были странствующие латиноамериканские певцы, Мазур таких не раз видел в Питере, а теперь вот кто-то из вагантов добрался до Арбата. Народец был невероятно живописный, в бахроме, нашитой всюду, где только возможно, в позвякивающих разноцветных бусах. Они ничуть не походили на тех музыкантов, что Мазур видел в Санта-Кроче, — а вот песня была знакомая, та самая «Малагуэна»:
Eres linda у hechicra, Como el candor de una rosa, Como el candor de una rosa…Его пронзила боль. Он крепко зажмурился. Казалось, достаточно открыть глаза — и окажется в ночном саду, освещенном разноцветными огнями, под другими звездами, на другом конце света, и Ольга вновь будет смотреть в лицо — неотрывно, загадочно, покорно и властно. Вот только открыть глаза…
Como el candor de una rosa, Como el candor de una rosa…Кажется, он застонал от этой невыносимой боли — Кацуба вдруг потряс за плечо, что-то встревоженно спросил, Мазур отмахнулся. И медленно открыл глаза.
Ничего не было — только морозная, смертная тоска.
И это — последний из рассказов о Маугли, сказал Киплинг.
…И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их.
Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.
Екклезиаст, 9, 11–12