Тим вышел, обошел машину и открыл пассажирскую дверцу.

– Что теперь? – спросила миссис Сигсби. Голос у нее был сварливый, однако даже в слабом свете Тим видел, что она боится. И правильно делает.

– Выходите. Дальше машину поведете вы. Я буду сзади с Люком. Если попытаетесь выкинуть какой-нибудь фокус, например, въехать в дерево, я через спинку кресла всажу пулю вам в позвоночник.

– Нет! Не надо!

– Отлично. Если Люк прав насчет того, что вы делали с детьми, за вами изрядный должок. Пришло время его платить. Садитесь за руль и поезжайте. Медленно. Десять миль в час. – Он сделал паузу. – И поверните бейсболку задом наперед.

Из компьютерного центра наблюдений позвонил Энди Феллоуз. Голос у него звенел от возбуждения:

– Они здесь, мистер Стэкхаус! Остановились ярдах в ста от подъездной дороги! Фары выключены, но в свете луны и окон их видно. Если хотите, могу вывести вам на монитор изображение с камеры, чтобы вы сами убедились…

– Не нужно. – Стэкхаус бросил боксфон на стол, последний раз глянул на Нулевой телефон – тот, слава богу, по-прежнему молчал – и направился к двери. Рация, включенная на максимальную громкость, была у него в кармане, наушник рации – в ухе.

– Зик?

– Здесь, босс. Доктор со мной.

– Дуг? Чед?

– На месте, – отозвался Дуг, шеф-повар, который в лучшие дни иногда сидел с детьми за обедом и смешил малышей фокусами. – Мы тоже видим автомобиль. Черный девятиместный, верно? «Субурбан» либо «тахо»?

– Верно. Глэдис?

– На крыше, мистер Стэкхаус. Все готово. Осталось смешать ингредиенты.

– Приступайте, если услышите стрельбу.

Правильнее было сказать не «если», а «когда», и это «когда» наступит через три-четыре минуты. Может, раньше.

– Есть!

– Розалинда?

– На позиции. Гул тут очень громкий. Похоже, они о чем-то сговариваются.

Стэкхаус ничуть в этом не сомневался. Что ж, скоро им станет не до того. Как только начнут задыхаться.

– Держитесь, Розалинда. Не успеете оглянуться, как будете на стадионе «Фенуэй» болеть за «Сокс».

– Поедете со мной, сэр?

– Только если разрешите мне болеть за «Янкиз».

Он вышел из здания. После жаркого дня прохладный воздух приятно освежал. Стэкхаус ощутил прилив нежности к своей команде. К людям, которые рядом. Он постарается, чтобы их наградили, как бы ни обернулось дело. Они не уклонились от опасного долга. Героический идиот за рулем «субурбана» не понимает главного: все, кто когда-либо был ему дорог, живы лишь благодаря тому, что делалось здесь. А теперь это в прошлом. И героическому идиоту осталось одно: умереть.

Стэкхаус подошел к школьному автобусу у флагштока и в последний раз обратился к своему войску:

– Снайперы, стрелять в первую очередь по водителю. Тому, кто в бейсболке задом наперед. Затем прочешите всю машину. Цельте выше, по окнам, выбейте тонированное стекло, стреляйте по головам. Подтвердите.

Они подтвердили.

– Огонь открывайте, когда я подниму руку. Повторяю, когда я подниму руку.

Стэкхаус встал перед автобусом. Положил правую руку на холодный, мокрый от росы металл. Левой взялся за флагшток. И стал ждать.

– Вперед, – приказал Тим.

Он был на полу за водительским креслом, Люк – рядом с ним.

– Пожалуйста, не заставляйте меня, – выговорила миссис Сигсби. – Дайте хотя бы объяснить, почему наша деятельность так важна…

– Вперед, – повторил Тим.

Она нажала педаль газа. Огни приближались. Стали видны автобус, флагшток и Стэкхаус между ними.

Пора, сказал Авери.

Он думал, ему будет страшно. Ему было страшно с самого пробуждения в комнате, похожей на его собственную. А когда Гарри Кросс свалил его с ног, он испугался, как никогда в жизни. Но теперь Авери не чувствовал страха. Он чувствовал только восторг. Мама, когда убиралась в доме, всегда ставила одну песню, и сейчас ему вспомнилась строчка оттуда: «Я обрету свободу» [67] .

Он подошел к детям из Палаты А, которые уже составили круг. Калиша, Никки, Джордж и Хелен последовали за ним. Авери протянул руки. Калиша взялась за него и за Айрис – бедную Айрис, которая могла бы сохранить разум, случись это все днем раньше.

Женщина, дежурившая за дверью, громко о чем-то спросила, однако вопрос утонул в усилившемся гуле. Возникли точки. Они были уже не тусклые, а яркие и разгорались все ярче. Штази-огни заполнили центр круга, они вились, как полосы на столбике у входа в парикмахерскую, возникали из некоего глубинного вместилища силы, вновь уходили в него и возвращались еще более мощными.

ЗАКРОЙТЕ ГЛАЗА.

Уже не мысль, а МЫСЛЬ на волне гула.

Авери убедился, что все послушались, и тоже закрыл глаза. Он надеялся увидеть свою комнату в родном доме, а может, двор с качелями и надувным бассейном, который папа накачивал каждый год в День памяти… А увидел – все они увидели – институтскую игровую площадку. И, наверное, удивляться не стоило. Да, тут его толкнули и довели до слез – не лучшее начало последних недель его жизни, – но тут у него появились и друзья, хорошие друзья. Дома у него друзей не было. В школе Авери считали чудиком, коверкали его имя, подбегали к нему и кричали: «Аврик-Аврик-Шмакодяврик!» – прямо в лицо. Здесь ничего такого не случалось, потому что их объединило общее несчастье. Здесь друзья заботились о нем, относились к нему как к нормальному. Теперь он позаботится о них. О Калише, Никки, Джордже и Хелен.