…Семь лет Боцман провел в городской квартире. Каждое утро он деловито выбегал из подъезда и из собачьего приличия и для собственного достоинства облаивал редкую для Северного Сахалина соседскую кошку. Все это время его никуда не брали и не возили. Егорыч жил один, а когда его не стало, собаку забрала дочь.

Все эти годы он помнил шум тайги, ее запахи. По вечерам, когда становилось особенно грустно, он подходил к горячей батарее, тыкался в нее носом и, немного послушав, как булькает в ней вода, отходил. Пахло краской, пылью, дрова не трещали… Жизнь была скучна и однообразна. Боцман иногда, особенно по осени, видел, как люди брали ружья, собак и уезжали на охоту. От этого ему становилось совсем грустно и одиноко. Он не раз подходил к тем машинам, от которых пахло охотничьими запахами. На него смотрели, о чем-то говорили, спорили, но с собою не брали.

Но однажды случилось то, чего пес ждал долгие семь лет. Накануне был праздник. В квартиру пришли люди, один из которых о чем-то долго говорил с хозяйкой и несколько раз называл его имя. Боцман даже подошел, словно чувствуя необычность ситуации, стал заглядывать в глаза и перебирать на месте лапами. В конце разговора на него посмотрели, погладили по голове, потрепали за ушами, и он понял: что-то случилось или должно случиться.

На следующий день, когда пес гулял на улице, во двор въехала машина. Лужи за ночь покрылись тонким льдом, и Боцман развлекался – продавливал его лапами. К великому удивлению, пес услышал свою кличку и доверчиво подошел. От вчерашнего гостя исходил запах тайги, который Боцман уже начинал забывать.

Его приподняли и посадили в машину. Внутри ощутимо пахло охотой. Боцман осмотрелся и увидел похожую на него рыжую лайку, которая в ожидании долгой тряской дороги забралась на свернутый спальный мешок. Сквозь ружейные чехлы пробивался запах масла, горячий хлеб остывал в бумажных пакетах, и его аромат волнами накатывал всякий раз, когда машину бросало на ухабах.

До места добрались поздно вечером, стали выгружать из машины вещи и, спотыкаясь в темноте о невидимые под снегом корни деревьев, переносить их в зимовье. Собаки в очередной раз обнюхались. Легкая и прыгучая лайка по кличке Айка бегала между деревьями, выскакивала на тропу, путалась под ногами хозяина. На нее прикрикнули, она исчезла в темноте, потом стала мелькать впереди своим рыжебелым хвостом. Боцман попробовал за ней увязаться, но отстал. Не желая попадать под ноги хозяину, отошел в сторону от тропы и растерялся, не сразу разобравшись от чего.

Запахи тайги: подмерзшего багульника, сырой коры на деревьях, снега на ветках – возвращали его в дни молодости.

Вещи занесли внутрь, растопили печь. Водитель, не дождавшись чая, хлопнул хозяина по плечу рукой, сказал что-то веселое. Через некоторое время звук автомашины пропал среди засыпающих сопок.

К ночи стало подмораживать. Дверь зимовья была открыта. С теплым дымным воздухом уходили сырость и мышиный запах пока еще не обжитой избушки. В квадрате света от керосиновой лампы на снегу лежал Боцман, слушал тишину, всматривался в темноту и ждал наступления утра. Айка набегалась, беспокойно осмотрелась, подскочила к открытой двери, но не решилась перепрыгнуть через порог и улеглась рядом. Она постоянно крутила головой, а когда хозяин появлялся в дверях, или его тень, переламываясь через два порога, мелькала на снегу, Айка виляла хвостом, чуть заметно его поднимая. Тучи унесло ветром, звезды стали синеватыми и заискрились беложелтым, порой ярко-синим золотом на темном небе.

Прошло совсем немного времени. Каждая привезенная вещь нашла свое место в зимовье. А когда каша сварилась, печка раскалилась докрасна, и крышка чайника стала подпрыгивать, собак позвали. Айка, лежавшая у порога, проголодавшаяся и одурманенная запахом еды, мгновенно оказалась у ног хозяина. От нетерпения она переступала лапами на месте и заглядывала ему в глаза. Боцман повернул голову и даже сделал движение, чтобы подняться, но вильнул хвостом и остался лежать. В избушку ему заходить не хотелось… Его окликнули еще раз, но он, извиняясь, вильнул хвостом и остался лежать на снегу, устроившись на ночь.

Под утро похолодало. Тонкие ветки, обледеневшие в оттепель, под порывами ветра постукивали в темноте, но большие деревья не трещали, а значит, и мороза сильного не было. Боцман не спал: он лежал, свернувшись и прикрывая нос пушистым хвостом, и смотрел, как месяц переплывает старый геологический профиль, уходящий от зимовья вверх в сопки. Одним краем он зацепился за ветки лиственницы, и они стали золотыми, другой повис над ледяными сопками – в прозрачном ночном воздухе казалось, что они совсем рядом.

Под утро пес задремал. Его разбудил шум в зимовье, когда растапливали печь. Из большой кастрюли Боцман получил свою порцию каши с рыбой. Встал, потянулся, прогнул спину, по очереди вытянул задние лапы, завилял хвостом, быстро все съел, старательно облизал миску и уже не ложился на снег, а застыл у дверей в ожидании.

Он ждал этого очень долго и сейчас никак не мог прозевать, когда хозяин появится на пороге с ружьем. Айка наелась и суетилась вокруг избушки, пыталась заигрывать с Боцманом, но он зарычал, не сердито, но с явным пренебрежением, и она обиженно отошла в сторону.

Дверь скрипнула. Боцман присел, невысоко подпрыгнул, бросился вперед и заметался, растерянно оглядываясь, не зная, куда бежать. Потом сообразил и направился к реке. Айка побежала следом.

На снегу было много отпечатков. Боцман ходил от одной цепочки следов к другой, опускал нос в каждую ямку на снегу и вдыхал, жадно тянул в себя воздух. Следы ни о чем не говорили. Так продолжалось в течение часа. Несколько раз он поднимал голову и смотрел на хозяина. Если их взгляды встречались, пес опускал глаза и продолжал с усердием нюхать следы. Во всем его поведении чувствовались растерянность и виноватость. Одни следы были совсем без запаха, другие вроде бы пахли, но не было самого главного запаха, от которого кровь закипала, от которого хотелось преследовать и загонять.