Я вышла из деревни.

До Схерпенхейфела было тридцать километров, то есть надо рассчитывать на восемь часов пути вместе с отдыхом, так сказала жена пекаря.

И еще обратно, сказала я.

Она покачала головой. Паломничество – это путь в одну сторону, Жюльетта. Добраться туда и так сложно. Постоять на мессе в базилике, зажечь свечку, а потом на автобусе домой. Все так делают.

Того, что делают все, недостаточно.

Она опять покачала головой. Не жди чуда от небес.

И все же, сказала я.

Когда я вышла из деревни, начался дождь. И он продолжал идти. Я натянула капюшон и пошла по указателям, сперва на Дист, потом на Схерпенхейфел. Туфли намокли, и вскоре ноги превратились в ледяные гири. И на этих гирях я шла дальше, теряя представление о времени и о чуде, а потом я сама стала чудом, потому что мои ноги продолжали идти, даже когда у меня не осталось стоп. И они продолжали идти, потому что под ними была дорога, и она лежала впереди. Пока впереди была дорога, Миа оставалась жива.

В десяти метрах от базилики меня остановила полиция. Я сбежала из дома?

Нет, это ради нашей Миа, сказала я, ради ее выздоровления.

В такую погоду даже собак из дома не выпускают, сказали они.

Значит, это точно поможет.

Обязательно поможет, закивали они, а потом завернули меня в одеяло, вытерли досуха и налили мне обжигающего кофе. Я дошла, сказали они. Этого более чем достаточно.

Теперь мне нужно идти обратно, хотела я сказать, но зубы слишком сильно стучали из-за холода и дождя.

Ну уж нет, сказали они. Паломничество – это всегда путь в одну сторону.

Свечка, – промямлила я.

Она уже горит, сказала они. Все будет хорошо.

Они отвезут меня домой.

Потребовалось время, чтобы развязать шнурки, так сильно они разбухли от дождя. Я напихала газету в ботинки и поставила их сушиться на коврик. Аккуратно стянула гольфы. Было больно. Понятно почему: ноги были все в мозолях, некоторые из них уже лопнули. Я стерла кровь и сукровицу и продезинфицировала раны.

Прошел час, а матери все еще не было дома. Я встала на пороге, глядя на улицу. Дождь кончился. И в эту секунду, словно свидетельство о чуде, вдалеке показалась радуга. Она заиграла всеми красками почти у меня перед носом. Небеса наконец-то решили вступить в игру.

Я зашла обратно в дом. Темнело. Около дивана стояла настольная лампа. Когда я двинулась к выключателю, то обо что-то запнулась. Послышался звон стекла.

У меня под ногами валялась старая сумочка матери. Она опять начала ее носить? Я нагнулась. Что в ней делают эти бутылочки? Я принялась считать: десять, одиннадцать, двенадцать. Я заглянула вглубь сумки: еще две! Большинство из них было подписано. Лауданум?! Та штука, которую безумно хотела Миа.

Четырнадцать пузырьков лауданума. Зачем столько? Зачем держать их в старой сумке?

Наша мать их украла? Но зачем ей это делать? Она надеялась, что лауданум поможет Миа? Да что ей в голову взбрело, господи?

Я схватила несколько пузырьков и рассовала их по карманам. Босиком, с опухшими ногами, я выбежала из дома, завернула за угол и бежала, пока не оказалась возле аптеки. Я задергала колокольчик. Наверху открылось окно, появилась голова аптекаря.

Конец ознакомительного фрагмента.