– А что так? – игриво-наивно, с оттенком ехидства удивилась Инна.

– Я в руки мозглякам и прохиндеям не даюсь, – яростно и гордо отрезала Аня. И добавила со звенящей ноткой обиды в голосе:

– На кой мне такой подлый тип сдался! Еще и не такие испытания насылал на меня Всевышний.

– Успокойся, зачем сразу стервенеть? Какая тебя собака укусила?

– Бешеная! Я вот смотрела на Федора с недоуменным отвращением, с негодованием и думала: «Прокололся мужик. И еще духарится! Неприятный сюрприз. Как он после этого жене в глаза смотреть будет? Двуликий Янус. Нет, многоликий!»

– А он не станет смотреть. «Положил» он на все твои ему «комплименты» и моральные нормы. До фени ему твои нотации. Если человек верит, что порок – это ценность, значит, он всегда будет его привлекать. И все же, наверное, Федька подумал о тебе: «Нарисовалась, черт бы ее побрал!» – весело фыркнула Инна и подсказала:

– Теперь говорят: не охмурял, а «клеил» бабенку. Ничего нового и удивительного ты нам не открыла. Для мужчин командировки – время «сердечной недостаточности». В отлучке они холостые и ничего им не возбраняется.

– Так уж и все, – не согласилась Жанна.

– Если жажда самоутверждения велика, а возможности небольшие, вот тут-то и случается бог знает что. Допустим, необоснованные надежды… – без особой уверенности в голосе сказала Аня, может, просто ради того, чтобы продолжить разговор.

– Такой хлыщ не подвержен рефлексии: могу не могу, прилично не прилично. Как нацелится на другую женщину, так сразу память у него отшибает: ни жены нет, ни детей, ни чувства озабоченности о тех, кого приручил или породил, – поддержала ее Инна.

– Такой не возьмет на себя ответственность ни за дружбу, ни за судьбу родины. (Какой уровень обобщения!) Он страшный человек, – заключила Аня.

– Твои слова пробуждают в моей памяти недавнее прошлое: «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст», – усмехнулась Инна.

Анино лицо посерело, словно попало в безрадостный отсвет меркнущего дня.

– «И это называется мужчина? Прохвост! Слоняется по ресторанам без жены. Расточитель и распутник!» – закрутилось в моей голове. Но на деле, должна признаться, я оробела. Я же первый раз в ресторан попала. Меня от неожиданности встречи и от обиды за Эмму точно столбняк хватил.

– А я думала заранее забилась в предвкушении… – не удержалась от пошлости Инна. – С чего это ты так сразу поскучнела?

Аня не ответила, но нервную паузу выдержала, обидчиво подумав: «Ну растерялась, зачем же сразу критиковать?»

– Ты же знаешь, я не по этой части. Не смогла я вмешаться в их разговор непрошеной гостьей, как дура, обалдело уставилась на Федора злым взглядом. Я страдала и досадовала на себя, понимая, что моя неловкость может доставить ему удовольствие. Я всегда цепенею от хамства и подлости. – Голос Ани дрогнул.

– И поделом тебе! Застыла на месте, словно в незапланированном восторге. Не семнадцать лет. Со страху цифры своих лет в мозгу местами поменяла? Тебе опять семнадцать? И вообще: причем здесь слово «как»? – весело брякнула Инна. – Наверное, готова была составить им компанию? Как ты насчет того, чтобы с коньячком наперевес… жизнь положить на… алтарь бара, да так, чтобы в стельку. Гуляй – не хочу! – в воображаемом экстазе выдохнула Инна. – Ах, как сладко ёкает сердечко… будто какой-то чертенок сидит внутри и руководит, создавая гармонию между телом и душой. Эх, завьемся в ресторан и упьемся в меру своих сил и денежных возможностей! О это пьянящее удовольствие от игры! О это смертоносное оружие женственности – неуемное кокетство, так мучающее мужчин и дарящее им наслаждение! Оно способно разрушить чуть ли не любое, казалось бы, незыблемое, семейное счастье. «О женщины! Коварство – имя вам!» – игриво продолжила выступать Инна. Глаза ее сияли неестественным, каким-то… щенячьим восторгом.

– Кто свои проблемы и страдания несет в ресторан, а кто веселье. Не убедила ты меня. Женщины редко растворяют свои беды в вине. – Аню от омерзения передернуло. – Но за предложение тебе отдельное особое спасибо. Сейчас разуюсь и, сломя голову, помчусь... Гляди, уже разбежалась… Может, ты позволишь себе некоторое великодушие и перестанешь потешаться надо мной… с ласковостью средневекового палача? Такого рода мысли лучше держать при себе. И вообще, я предпочитаю, чтобы смеялись вместе со мной, но не надо мной, – обидчиво, но грозно заявила Аня. (Это при ее-то писклявом голоске!)

– Правда? Без дураков? Мне вообще подобные мысли изгнать из памяти?

«Мужененавистница, заплесневевшая старая дева, с высокой степенью гормональных расстройств. Помешана на воспитании. Какую шутку испортила!» – раздраженно подумала Инна и, не сумев скрыть недовольство, нахмурилась.

– И какой он теперь из себя, этот наш Дон Жуан рязанского разлива? – спросила Аню Жанна, чтобы прервать неуемные Иннины разглагольствования.

Она сидела, подтянув колени к подбородку и обхватив их кольцом рук. На лице отпечатывалось не любопытство, а, пожалуй, старательно скрываемая неудовлетворенность, недовольство чем-то упущенным или вовсе непонятым.