С тех пор как он глубоко уверовал в Бога, он убивал, чтобы повиноваться. В перерыве под руку попалась Анна Турбери – своего рода переходный этап, последний бесконтрольный порыв. Но после этого он служил делу более великому, чем он сам.

Он повинуется, потому что это соответствует его духовным убеждениям и личным потребностям.

Почему он взялся за Людивину? Так велел его господин или просто он понял, что она взяла его след? В первом случае он ее уничтожит. У него нет выбора, его действия оправдывает приказ свыше. Но если он похитил ее по собственной инициативе…

Над ней сверкнул электрошокер.

– Я тебе киску поджарю! – раздраженно крикнул он.

Он в нетерпении, он пришел за мной, потому что снова возбужден, а я все порчу.

Людивина поняла, что он скоро сорвется. Побои, ярость, а дальше два варианта: либо он даст себе волю и пойдет до конца, либо устанет и, не желая испортить величие момента, бросит ее обратно в могилу еще на несколько часов.

Слишком рискованно.

Нужно зайти с другой стороны, заставить его сомневаться. Заставить метаться между истовой верой и убийством. Погрузить в мучительные переживания о добре и зле, и пусть они вытеснят из головы всякое стремление к насилию.

– Бог меня защитит, Он примет мою душу, – выдавила она, едва ворочая языком.

– Заткнись.

– Он откроет мне двери, потому что знает, что я – жертва Зла.

Порывшись в памяти, которая обострилась от стресса, Людивина вспомнила слово, которое бывший коллега-мусульманин использовал, рассказывая о том, что запрещает его религия.

– Убивать меня – харам, – прибавила она. – Ты ответишь перед Ним за свой поступок.

– Молчи!

– Если ты изнасилуешь и убьешь мусульманку, то навлечешь на себя Его гнев и…

Он прижал к ее руке электрошокер и ударил током. Людивина выгнулась, тело пронзила молния, зубы стиснулись до боли.

– Заткни свой рот! – заорал он.

Людивина задыхалась, скорчившись на полу. Она его спровоцировала, он ответил, а значит, она нащупала чувствительную струну, заставила его свернуть с рельсов фантазии. Она на верном пути, но этот путь смертельно опасен: одно неверное движение – и на горле затянется пластмассовый хомут…

– Если ты меня изнасилуешь, – выдавила она, – ты изнасилуешь Бога.

Новая порция сильных пинков по ребрам.

– Он повсюду, – стонала она, – Он все знает, Он все ви…

– Ползи, сука!

Пятка врезалась Людивине в губы, и ее отбросило назад. Она ударилась головой об пол и почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Она сопротивлялась. Боролась со всей силой, с упорством человека, понимающего, что умрет, если сдастся. Вкус крови помог ей не отключиться.

– Я знаю, что с тобой происходит, – морщась, выговорила она. – Твои непристойные желания борются с твоей верой. Я все знаю. Бог говорит мне обо всем.

Ее скрутило от нового удара током. Один нескончаемый разряд.

Затем мужчина встал и пошел прочь. Он издал вопль – крик дикого зверя, крик ярости и боли.

Людивина, едва живая после экзекуции, собрала крупицы сил, чтобы держать глаза открытыми, хотя бы наполовину… Она захлебывалась в крови, вонзала ногти в ладони. Но лицо ее кривилось в жестокой усмешке.

Он сорвался. Возбуждение прошло. Теперь он либо убьет ее, либо выждет, пока гнев не уляжется, пока он вновь не обретет самообладание и власть над ней… пока сексуальное желание не пересилит сомнения, вину перед Богом.

Он подошел к ней, схватил за лодыжки и грубо потащил к темной яме.

– Великий джихад. Я должен совершить великий джихад! – произнес он себе под нос, словно пытаясь себя убедить. – Да, да, чтобы перейти к малому джихаду. Он велел вершить догму! Он велел забрать с собой как можно больше людей! Эта кафир – одна из них! Одна из них!

Люк закрылся, и Людивина вновь оказалась во тьме, которая теперь несла ей успокоение.

Она выиграла еще несколько часов.

В следующий раз он найдет способ заткнуть ей рот раз и навсегда.

Она сделала глубокий вдох, чтобы вновь ощутить свое тело. Она была жива. Пусть ненадолго, но ей удалось одержать маленькую победу над временем.

Без паники…

Чтобы забыть страх, нужно на что-то отвлечься.

Этот человек… где я его раньше видела?

Болело везде, она дрожала и плакала, хоть и не желала это признавать. Но сдаваться на милость этого чудовища она не собиралась.