— Ты провела самодиагностику, — Кин бросает взгляд вверх и в сторону: картина в картине. — Повторно.

— В записи дознания есть травматичный сегмент. У Дианы Хантер был инсульт. Это не отмечено в файле — видимо, до меня его никто толком не просматривал. Система… очевидно, расценила его как безопасный, но переживание было не из лучших. Я проверяла, могу ли я по-прежнему исполнять свои обязанности на должном уровне.

— И получила подтверждение.

— Да. Идеальный результат. Наверное, нужно было пройти этот тест до начала расследования — может, я так и буду поступать впредь. В нашей работе главное — ясность мысли, как ты сама знаешь, особенно когда расследуешь беспрецедентное дело.

— Люди умирают, находясь под арестом. Это статистическая неизбежность.

— Я имела в виду допрос высокой интенсивности. Он мог стоить ей жизни. Нет, это слишком мягко. Я все больше убеждаюсь, что в финальном отчете укажу: он стоил ей жизни. Вопрос в том, мог ли кто-то заранее знать, что погубит ее, и оправдывали ли такой риск наличные доказательства против нее.

Этот ответ явно закрыл какой-то раздел опросника, и Кин перешла к следующему:

— Ты чувствуешь личные негативные последствия от взаимодействия с таким объемом материала, взятого у другой личности?

Инспектор представляет себе, как Хантер поджимает губы в ожидании ответа.

— Да, — говорит она. — Я устала, раздражена. Произошедшее — в лучшем случае, преступная халатность. Мой отчет будет включать требование установить более высокие пороги безопасности, кроме того, я ожидаю некоторых изменений в личном составе. И, если говорить о моем личном опыте, замешательство при переключении между записью и реальным миром сильнее, чем обычно. Мне сказали, причина в том, что ее много. Это неприятно, но работа есть работа. Я понимаю, звучит напыщенно, но так и есть. Мы входим в головы к другим людям и находим то, что ищем, потому что там скрывается правда. Я провела нейромедицинский тест, потому что та же мысль пришла и в мою голову. Мне сказали, это не проблема. У меня нет внутреннего… — она делает ударение на следующем слове, потому что оно необычное, — …чувства, которое бы этому противоречило. Я осторожна, ведь мы оказались на неизученном поле. Но пока это еще один ужасный случай в мире, где их больше, чем мы были бы рады признать, и моя работа — разобраться с ними по очереди. Это я и делаю: шаг за шагом.

Путь в тысячу миль не начинается с первого шага, он и есть один шаг.

Нейт отбрасывает это воспоминание, она не уверена — ее собственное или комментарий Свидетеля; надувает щеки и шумно выпускает воздух.

— И я по-прежнему раздражена чертовым биллем о наблюдении, — добавляет она, сама себе удивляясь. — Люди относятся к нему несерьезно.

Нейт надеется, что ее слова прозвучали с возмущенным равнодушием, грубовато и профессионально. Умышленная смена темы будет выглядеть плохо.

Но Кин это, кажется, не беспокоит:

— Думаешь, плохо кончится?

— Нет. Но ты сама сказала на днях, что это вопрос здравого смысла, и ты думаешь, что особых споров не будет. Да, безусловно, у этой технологии есть преимущества. Да, безусловно, могут возникнуть проблемы. Доверяй, но проверяй. Испытывай и оценивай. Но настроения не такие. Много пены. Вроде все должно быть прямолинейно, но нет.

— Люди часто нас удивляют, — воркует Кин. — Всегда есть подвижка — большая или меньшая, когда дело доходит до голосования. Часть граждан испытывает нестерпимое желание проверить или почувствовать себя лучше, исполнив гражданский долг.

Нейт фыркает:

— Да уж, понадеемся.

Кин вскидывает бровь, не без иронии:

— Инспектор Нейт, мне кажется, вы лично вовлечены.

— Да. И так всегда. Потому я и работаю эффективно. Нарушения меня бесят.

— Да. Но на этот раз ты слегка эмоциональна. По отношению к голосованию тоже.

Она улыбается, подтрунивает.

Мьеликки Нейт думает о человеке с собакой. Такой эмоциональной вовлеченности ей не хватает. Нужно позвонить ему, когда все закончится. Или раньше. Они как раз входят в размытое окно, где такое возможно, а потом будет слишком поздно и слишком далеко от случайной встречи у дома Дианы Хантер.

Она проводит ладонями по лицу, чувствуя внезапную усталость:

— Это плохо?

Кин качает головой:

— Нет, Мьеликки. Вовсе нет. Этого я от тебя и ожидала бы в таких обстоятельствах, и хороший урок тем, кто хотел бы, чтобы ты немного расслабилась при исполнении. — Она поднимает палец, будто подытоживает. — К числу которых я, кстати, принадлежу.

— Я знаю.

— Хочешь, я дам отвод от дела?

Этот вопрос прозвучал вполне естественно. Никакого обвинения в голосе, ни намека на то, как Кин советует отвечать. Просто вопрос.

Инспектор почти ответила «нет», без раздумий. А потом задумалась: может, ей этого хочется? Возьмет отгул, выбросит из головы этот бардак. Пусть он станет проблемой для кого-то другого.

— Нет, — наконец говорит она, и Кин снова кивает в ответ на ее взвешенный ответ и прячет ручку.

— Так, теперь мы можем несколько часов говорить о слишком узкой сфере самореализации, что, как мне кажется, будет непродуктивно, или ты можешь выйти на улицу и поиграть с другими детьми как-нибудь на этой неделе, притвориться, что тебе весело, чтобы мне не пришлось сюда возвращаться и силком тащить тебя в какой-нибудь бар, где много людей с высокими показателями личной совместимости с тобой.