Нейт сурово сверлит его взглядом. Табмен не отводит глаз, откашливается.

— Говоришь, вся запись у тебя в голове? Полная установка и развертка?

— Да. Это проблема?

Табмен втягивает воздух, затем качает головой:

— Нет. Всё в порядке — ты же делаешь упражнения, правда? С таким уровнем достоверности у тебя беда с переливом. Как с софтом. Превысишь лимит, можешь вывалиться в командную строку.

— Я не знаю, что это значит, — говорит она, понимая, что повторяется.

— Кошмары. Если бы ты психанула и все разом посмотрела в реальном времени, думаю, нарушилась бы координация движений. Тебя бы сорок восемь часов шатало. Две недели головные боли и раздражительность, как при сотрясении. Но с учетом переключения от одной личности к другой, сессии должны быть ограничены.

Нейт замирает в нерешительности, думает о Лённроте.

— Таб?

— Мьеликки?

— Сколько времени заняло это дознание?

Нахмурившись, он кажется толстым, кожа на бледном лбу пошла буграми.

— Не знаю. Не могу сказать. Дольше, чем обычно. Намного дольше. А почему ты сама не посмотришь? — говорит он, кивая на потолок.

Нейт понимает, что желает услышать ответ человека. Она не хочет увидеть его на экране. Хочет услышать, как его произносят. Вслух.

— Черт, — шипит она.

Она была уверена, что Лённрот ошибся. Хотя нет, не была. Но все равно надеялась.

— Только ты не об этом должна спрашивать.

— А о чем я должна спрашивать?

— Как она смогла загрузить в свой мозг ложную память такого уровня? Кто может такое сделать?

— Кто может?

— Ну, до сегодняшнего дня я бы сказал, что никто.

Секунду ей не хочется уходить. Табмен безопасный, надежный. Но в том-то и суть.

— Ты что-то невеселая, — говорит он.

— Я одно и то же делаю снова и снова. Не работает.

Словно мы оказались в плену двухмерной плоскости.

— Понимаю, работа следователя. Ну, или взросление. Или определение безумия. Тут мнения расходятся.

— Ох, спасибо.

— В некоторых кругах я известен как очень духовный человек.

— А эти круги получают помощь, которая им нужна?

— Упражнения делай, — повторяет Табмен, провожая ее к выходу.

И — как никогда прежде — коротко обнимает ее, точно обеспокоенная мать, прежде чем закрыть дверь.

Инспектор входит в лифт, поднимается на три этажа, идет по синей полосе на полу к комнатам дознания. Миновав четыре из них, она входит в пустую пятую и включает свет. Прежде она всегда ходила по этому зданию с чувством гордости, но не теперь. Теперь это место преступления, и злодеяние — она почти уверена, что это было злодеяние, пусть Диана Хантер и спровоцировала его, — пятнает стены и отравляет воздух. Тревога усиливается, когда теплый яркий свет заполняет комнату дознания от прикосновения ее пальцев к выключателю. Пустое кресло в центре — эргономичное, подстраиваемое и выверенное под самые успокаивающие контуры по меркам большинства населения — стало в ее глазах чем-то хищным, так что вспомнился старый лабораторный эксперимент «Проволочная мать». В нем мышат убеждали, что их родительница — бритвенно острая конструкция, и они поверили, принимая еду и вознаграждение за приближение к ней, вскоре привыкли к неизбежным ранениям. Анализ показал, что со временем их мозги начали воспринимать увечья как форму любви.

Инспектор вздыхает, узнает след реакций Дианы Хантер на эту комнату, наложившийся на ее собственные. Она набирает полную грудь воздуха. Этот феномен сотрудники Свидетеля называют «глазировка», как на торте; научное сообщество полагает, что его не существует. Идентификация неизбежна, но изменение структуры личности — нет. Она не Хантер. Хантер — не Нейт. Одна жива, другая мертва, и единственная связь между ними — запись, не более живая, чем вощеный цилиндр. Она пришла сюда не случайно, у нее есть цель: выяснить правду, свершить правосудие. Только это ей и нужно, чтобы вернуть себе твердое понимание того, кто она на самом деле.

Нейт прикасается пальцами к сенсорному экрану. Каждое прямое нейральное дознание записывают камеры снаружи так же неизбежно, как изнутри, чтобы лучше понимать причины несчастных случаев и задержек. Информация становится доступна общественности, но получить к ней доступ могут не все. Как и в случае других данных с ограниченным распространением, каждый может обратиться с запросом на просмотр, но обязательно предъявить кворум избирателей, обосновавших причину запроса. Разрешение обычно выдается, кроме случаев, когда собираются откровенные зеваки. В данном случае дело еще находится в производстве, а значит, попадет в общий доступ лишь после того, как инспектор закончит расследование, хотя надзорная группа, выбранная случайным образом из граждан, которые были сочтены здравомыслящими и рациональными, может собраться, чтобы получить доступ к ее файлам, если возникнет острая необходимость. Сотрудники Свидетеля обладают определенной независимостью в работе, в полном соответствии с положением, которое в быту именуется принципом Ван Риппера: «Пусть работу делают лучшие, и не мешай им, заглядывая через плечо».

Разумеется, она могла бы просмотреть запись откуда угодно, но раз оказалась здесь, посмотрит отсюда. В том месте, где все произошло.

Не обращая внимания на физическую боль, инспектор опускается в кресло в центре комнаты. Тут же зажигается центральный монитор, а когда она закрывает глаза, воспроизведение накладывается поверх ее чувств. Инспектор смиренно вздыхает: архивная запись сохраняется в среднем качестве, и смотреть ее — как полировать зуб.

Нейт запускает воспроизведение и видит комнату с точки зрения Свидетеля, глазами архивных камер, утопленных в стены и потолок. В следующий миг не сопротивляющуюся Диану Хантер поднимают и усаживают на то место, где сейчас находится тело инспектора.