— Да-да, входите! — сипло прокашлялась старушка, а я рванула дверь на себя, вдыхая запах сырости, кислятины и чего-то съестного, решившего покинуть этот бренный мир раньше бабки.

Дверь заскрипела, как фильме ужасов, а я с деловым видом поставила корзинку у входа, осматриваясь по сторонам.

— На что жалуемся? — поинтересовалась я, осматривая убогий интерьер, который освещала луна, заглянувшая в окно. Несколько деревянных шкафчиков, столик со скатертью, стул, скамейка, куча мешков и старенькая кровать, на которой лежала бабка, накрытая горой одеял.

— На жизнь, — тихонечко прошептала бабка, а я прислушалась. У бабушки явно шалили гормоны. — На цены, на короля, на политику, на родственников проклятых.

— Я пирожки принесла? Принесла! Вставай, пошли! — устало заявила я, понимая, что бабку нужно куда-то отвести, но куда я смутно понимала. Ладно, разберемся.

— Не могу-у-у, — жалобно заметила старушенция противным наигранным голосочком мужика, который отпустил неудачную шутку чемпионке мира по единоборствам. — Встать не могу… Прикрой окошечко, бабушке холодно!

Я прошла к окну и хлопнула ветхими ставнями, нетерпеливо ожидая кончины бабки. Стоило мне только присмотреть стульчик, на котором легко отстегнуть ноги, приземлиться на него, как послышалось:

— Открой окошечко, бабушке жарко…

Я встала, распахнула ставни и снова посмотрела на стул и на бабку, которая ворочалась под ворохом одеял и стонала так, словно рожает.

— Бабушка, а почему у тебя сорок седьмой размер ноги? — прищурилась я, глядя, как огромная, волосатая нога сорок седьмого размера кокетливо выглянула из-под утеплителя.

— Так я мешок с картошкой на него уронила, — проскрипела бабка, которая с такой пушистостью может, смело зимой на снегу спать, а нога тут же юркнула обратно.

— Бабушка — бабушка, — заметила я, понимая, что на зрение не жалуюсь исключительно потому, что для того, чтобы написать жалобу, нужны очки. — А что ж ты такая пушистая?

— Видала мою пенсию? Это — единственный мех, который я могу себе позволить! — заерзала бабулька, а я подошла поближе, слыша сопение под одеялом. — Специально к старости отращивала, чтобы не замерзнуть.

Я подтащила стульчик и села рядом, глядя, как бабка накрылась одеялом с головой и простонала.

— А это что такое под одеялом выпирает? — поинтересовалась я, присматриваясь и понимая, что грудь не могла так низко пасть даже в старости. Бабушки любят поговорить о болячках, а тут целая почва для диалога.

— Это? — спросила бабка, а холмик зашевелился. — Это мой котик. Тоже. греется. Под одеяло взяла. А то замерзнет.

Я поджала губы, глядя на заботливую бабушку и вспоминая плешивого, как мой коврик, котишку, которого видела в зеркале.

— Вот помру, а о котике заботиться некому будет, — негромко заметила бабка, а я уже передумала забирать бабку. — Я бы сразу померла, да котик один останется. Кто ж его кормить будет?

Я грустно посмотрела на холмик, а потом тяжко вздохнула: «Бедненький». Мои глаза наполнились слезами, когда я представила, как котик ищет свою бабушку, жалобно мяукает, а бабушки уже нет. Так! Я — Смерть, на минутку!

— Давай, бабушка, собирайся! — нервно заметила я, лаская взглядом холмик. — Главное, не переживай. Твой котик в надежных и нежных руках! Ой, а высунуться он не может.

Я жалобно посмотрела на холмик, который зашевелился. На всякий случай я зажала руки между колен, напоминая себе, что гладить чужих котиков неэтично.

Сколько раз я ловила себя на том, что, придя к кому-то в гости, начинаю тискать и гладить котишку. Многие знакомые котики уже при виде меня тут же залезают под кровать, шипят и царапаются. Сюки, мерзкие! А я их, между прочим, люблю.

— Да куда ж он вылезет? Пригрелся. Лежит, меня лечит, — тут же отозвалась бабка, а холмик увеличивался. — От ревматизму. Он у меня хороший.

— Я бы его погладила… — не выдержала я, умиляясь ответственному котику. Помню, в зеркале у бабки маячил котишка, причем вид у него был жалкий. — Не царапается?

— Женскую руку любит! Мужикам не дается, — вздохнула бабка, а котик снова шевельнулся.

— Игривый он у меня. И ты ему понравилась. Прям, чувствую, как понравилась. Ну, гладь, не бойся. Замерз он бедный.

Я положила руку на холмик и стала нежно поглаживать.

— Хороший, — заметила я, проводя рукой по одеялу и чувствуя, как котик зашевелился. — А худой-то какой! Ты что? Его совсем не кормишь?