— Да ничем, — решительно направившись к супругу, ответила я, — разве что одной маленькой неувязочкой.

— Какой же? — безразлично поинтересовался император Эрадараса, даже не делая попытки встать.

Подойдя, я для начала обошла его с обеих сторон, выискивая кинжал где-нибудь в спине.

— Нежная моя, ты слишком плохого мнения о моих способностях к выживанию, — проследив за моими поисками, сообщил Араэден.

— Да как сказать, опыт, знаете ли, — язвительно ответила я, и, обойдя кесаря так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, присела на пол, вглядываясь в бледного, и судя по виду, явно переоценившего свои способности к выживанию императора.

— Ну я же выжил, — с едва тронувшей его губы улыбкой, произнес Араэден.

— Что-то мне подсказывает, что все те, кто возлежат между первой и третьей стенами, думали так же, — съязвила я.

И протянув ладонь, прикоснулась к его щеке — кесарь был ледяным на ощупь. Ледяным настолько, словно жизни в нем не осталось вовсе.

— Между первой и второй, — устало сказал император, и обессилено откинув голову назад, посмотрел на меня с едва читающейся насмешкой.

— И над чем потешаемся? – несколько враждебно поинтересовалась я.

— Ты очень плохая дочь, — обозначил свою абсолютную осведомленность кесарь. И добавил неожиданно жестко: — Зачем ты пришла, Кат?

Разведя руками, полувопросительно ответила:

— Потому что я очень плохая дочь?

Укоризненный взгляд и неожиданно откровенное:

— Я не уверен, что смогу покинуть эту башню, нежная моя.

И мое сердце сжалось так, что стало больно даже дышать. Вглядываясь в столь знакомые черты нечеловечески злого лица, я искала в себе силы сказать хоть что-то, и не находила ни сил, ни слов. Разве что вопросов было изрядно.

— Потому что ты вытащил меня? — спросила, срывающимся голосом.

Он не ответил, устало, так неизмеримо устало глядя на меня.

Со смертельной усталостью во взгляде.

— Нет, — прошептала, чувствуя, как с ресниц срываются слезы, — пожалуйста, нет.

Кесарь приоткрыл губы, собираясь было что-то сказать, но промолчал. А я смотрела на него, чувствуя, как задыхаюсь от слез, но все что смогла сказать, было дурацкое:

— Ты же оставишь меня матерью одиночкой?

Он улыбнулся, и хрипло ответил:

— Ты будешь прекрасной мамой, нежная моя.

Я запрокинула голову, пытаясь удержать слезы, хоть как-то удержать слезы и не скатиться в банальную истерику, которая как ничто идеально соответствовала бы моменту.

А на потолке тоже была надпись: «Мир принадлежит мне!».

— Кстати, о неувязочке, — вытерев слезы, вспомнила я, — по факту этот мир так и не стал твоим, он принадлежит мне.

И я с вызовом посмотрела на супруга. Вызов, который кесарь не принял, он улыбнулся и тихо ответил:

— Я знал, что ты полюбишь его.

И оказался прав. Как всегда. Во всем. По любому поводу…

— Увы — нет, — кесарь грустно улыбнулся мне, — я всегда проигрывал битвы за женщин. Что бы не предпринимал, как бы не старался… итог извечно оказывался печален.

Я молчала, пристально глядя на него, и искренне надеясь, что кесарь продолжит. Хотя бы говорить со мной. Но он замолчал, все с той же грустной полуулыбкой глядя на меня.

— Замечание про женщин, — я постаралась придать своему голосу больше язвительности, даже понимая, что император читает все мои мысли и уловку заметит, — насколько мне известно, их вниманием и стремлением быть с вами пользовались вы, мой кесарь.

Он усмехнулся, откинув голову, и тихо ответил:

— Нет, Кари, битву за каждую из значимых для меня женщин я проиграл. Сначала мать… Я бросил вызов тому, кто номинально считался моим отцом, когда мне было чуть больше восьми, и мне казалось — я победил. Убивая его и глядя как в его глазах гаснет искра жизни, я был уверен, что победил… Но император оказался коварнее, чем я когда-либо мог предположить, и когда я освободил мать, она была уже беременна. Ему оказалось до крайности легко манипулировать ею — он пообещал, что если она понесет, он позволит ей увидеть меня, ребенка, которого у нее отняли сразу после рождения.

В воздухе осталось недосказанным «отняли и заперли здесь, в башне».

— Это уже мелочи, — улыбнулся кесарь, — я выжил.

Хорошая формулировка… очень хорошая, только все равно больно так, что нет возможности сделать вдох.

— Затем Элиэ, — улыбка Араэдена приобрела слегка мечтательный оттенок. — Забавно, — продолжил он, — я полюбил в ней то, что осознал не сразу. Она была живой. Она любила жизнь. Она готова была сражаться за себя, свою семью, своего возлюбленного — мне оставалось лишь восхищаться.