– Ни в коем случае! – отвечал я Правосудовичу.

– Слушаю, будет исполнено!

Но не прошло и десяти минут, как из телеграфа мне передали записку по телеграфу: "Бологое. Поезд литера А без назначения с паровозом отправился на Псков".

Бубликов в бешенстве заметался по кабинету.

– Что делать? Говорите скорее!

– Положение серьезное, – отвечаю я, сохраняя спокойствие. – Надо обсудить…

– Обдуманное, только обдуманное…

Взорвем мост? Разобьем путь? Свалить поезд? Едва ли Дума нас похвалит! Да и кто это будет делать? Лучше забьем дорогу – две станции товарными поездами, тем более что поезд без назначения, даже Царский.

В это время в свой кабинет вошел Устругов. Бубликов стремительно бросился к нему:

– Сейчас же распорядитесь, чтобы на пути литера А по Виндавской один из разъездов был загорожен двумя товарными поездами.

– Такие распоряжения я давать отказываюсь!

– Что…о..?

У обоих в глазах было что-то страшное. Мы с Рулевским выхватили револьверы. Говорят, я приставил свой к животу Устругова, но я этого не помню. Устругов побледнел как полотно и залепетал:

– Хорошо, хорошо, сейчас…

Вспоминая эту сцену, мне всегда делается стыдно. Для чего было поручать это дело Устругову, когда можно было самому сговориться с Правосудовичем. Зачем было грозить револьвером, когда достаточно было отстранения или угрозы им?»91

А затем и Ломоносов, и Бубликов, и им подобные потеряли голову от страха и растерянности и в этой растерянности дошли до того, что готовы были перестрелять друг друга. Паника Ломоносова понятна: так называемая «революция» в Петрограде смогла произойти только благодаря полному бездействию властей. Один из самых трусливых и омерзительных типов революции, С. Мстиславский, признавался позднее: «Можно сказать с уверенностью: если бы в ночь с 27-го на 28-е противник мог бы подойти к Таврическому дворцу даже незначительными, но сохранившими строй и дисциплину силами, он взял бы Таврический с удара – наверняка, защищаться нам было нечем. Правительство не смогло, однако, этого сделать: оно было дезорганизовано»92.

Ломоносов вполне отчетливо понимал, что приезд в столицу Государя немедленно придаст силы правительству, и мятеж будет подавлен.

Сцены, приводимые Ломоносовым, наглядно свидетельствуют о той решающей роли, которую сыграла в февральских событиях верхушка армии. Сохрани она верность Государю, и, несомненно, мятеж был бы подавлен. Между тем Государь остро почувствовал нелояльность ближайшего военного окружения, и его отъезд в Псков был вызван стремлением опереться на фронтового генерала Н.В. Рузского.

Генерал Лукомский писал: «Что, собственно, побудило Государя направиться в Псков, где находился штаб Главнокомандующего Северного фронта, генерала Рузского, а не вернуться в Ставку в Могилев? Объясняют это тем, что в бытность в Могилеве при начале революции – он не чувствовал твердой опоры в своем начальнике штаба генерале Алексееве и решил ехать к армии на Северный фронт, где надеялся найти более твердую опору в лице генерала Рузского»93. Полковник Мордвинов возражает против этого утверждения: «К генералу Рузскому и его прежнему, до генерала Данилова, начальнику штаба генералу Бонч-Бруевичу Его Величество, как и все мы, относились с безусловно меньшим доверием, чем к своему начальнику штаба, и наше прибытие в Псков явилось вынужденным и совершенно непредвиденным при отъезде. Государь, стремясь возможно скорее соединиться с семьей, вместе с тем стремился быть ближе к центру управления страной, удаленному от Могилева»94.

Тем не менее Николай II рассчитывал на Рузского. Рузский командовал войсками огромного фронта, и Царь, если бы Рузский был верен присяге, оказался бы не только в полной безопасности, но и получил бы мощное средство по подавлению мятежа. Таким образом, Государь прибыл в Псков, стремясь продолжать борьбу с мятежом. Советский исследователь Г.З. Иоффе пишет: «Если верить белоэмигрантским мемуарам, то создается впечатление, что Николай II прибыл в Псков уже с созревшим решением пойти на уступки и согласиться на ответственное министерство. Но подобные утверждения – либо намеренное искажение, либо результат бессознательного смещения калейдоскопически развертывающихся событий»95. Нет, Государь хотел опереться на генерал-адъютанта Рузского, чтобы продолжать борьбу.

«Когда "блуждающий поезд" приближался к Пскову, – пишет Г.М. Катков, – пассажиры его надеялись, что приближаются к тихой гавани и что личное присутствие Императора произведет магическое действие. Государь был вправе ждать, что главнокомандующий Северным фронтом первым делом спросит, какие будут приказания. Однако произошло совсем другое»96.

Псков встретил Государя мрачно. «Будучи дежурным флигель-адъютантом, – пишет полковник А.А. Мордвинов, – я стоял у открытой двери площадки вагона и смотрел на приближающуюся платформу. Она была почти не освещена и совершенно пустынна. Ни военного, ни гражданского начальства (за исключением, кажется, губернатора), всегда задолго и в большом числе собирающегося для встречи Государя, на ней не было. Где-то посередине платформы находился, вероятно, дежурный помощник начальника станции, а на отдаленном конце виднелся силуэт караульного солдата. Поезд остановился. Прошло несколько минут. На платформу вышел какой-то офицер, посмотрел на наш поезд и скрылся. Еще прошло несколько минут, и я увидел наконец генерала Рузского, переходящего рельсы и направляющегося в нашу сторону. Рузский шел медленно, как бы нехотя и, как нам всем показалось, нарочно не спеша. Голова его, видимо, в раздумье была низко опущена. За ним, немного отступя, шли генерал Данилов и еще два-три офицера из его штаба»97.