Когда я был ребенком, всегда был кто-то, кто хотел украсть кроссовки прямо с твоих ног, куртку и вообще все, до чего можно дотянуться. Если ты носил золотые цепи и прочие цацки, ты был обязан уметь стрелять или драться. И копы ни хрена не делали, чтобы пресечь грабеж или найти виноватых. Им было все равно.

А когда они все же вмешивались, в большинстве случаев это выходило нам боком. В начале 70-х годов правоохранительные органы относились к людям с пренебрежением. Бабушка не раз рассказывала, что полицейские из 73-го участка в Браунсвилле убивали людей в нашем районе. Она и многие ее друзья и родственники утверждали, что тех, кого ловили, избивали там же до крови, заковывали в наручники и увозили. Думаю, копы сажали их за решетку – в буквальном смысле. Вот как было опасно в Браунсвилле.

Просто войти и выйти из района было тем еще приключением. У матери четыре или пять раз выхватывали сумочку прямо у меня на глазах. Несколько раз ей приходилось вызывать полицию и просить проводить нас от вокзала до дома бабушки, потому что группа оголтелых подростков ждала за углом, чтобы стянуть у нее несколько долларов.

В каждом квартале и на каждой улице была как минимум одна банда или группировка. Ты не мог передвигаться между кварталами, если не знал нужных людей. Отморозки спускались с крыльца и набрасывались на тебя. «К кому ты пришел? Почему ты думаешь, что можешь пройти через мой квартал, если я тебя не знаю?»

Местные бандиты, одетые в спортивные костюмы Kangol, Puma и Adidas, ошивались на автобусной остановке возле китайского ресторана на Питкин-Авеню. В то время Питкин-Авеню была торговым районом в Браунсвилле. Там было полно магазинов одежды, нелегальных букмекерских контор и чуваков, торгующих травкой за углом. А еще была бойня, где забивали кур. Там в клетках сидели цыплята и куры, и мы с бабушкой ходили туда за свежими тушками.

Мы всегда с опаской передвигались по району. Помню, как однажды мы увидели чуваков, к которым приближался парень на скоростном велике. Один из них внезапно вскочил со скамейки, ударил парня трубой по голове, отобрал велосипед и сел обратно на скамейку. Мы просто продолжили идти, как будто ничего не происходило. Никто не попытался помочь и никак не отреагировал, хотя парень, которого ударили, лежал там, дергаясь и истекая кровью.

Одно из самых диких воспоминаний о Браунсвилле связано с Майком Тайсоном, который тоже вырос там. Это было в 70-х, до того, как он стал чемпионом мира или вообще начал боксировать. Мне было около восьми лет, я шел по Питкин-Авеню мимо букмекерской конторы, держа маму за руку, когда этот чувак подошел и сорвал серьги прямо с ее мочек. Оставил ее с окровавленными ушами и просто свалил.

Я был слишком мал, чтобы запомнить, как он выглядел в то время, но годы спустя, когда Тайсон стал знаменитым, моя мать увидела его по телевизору и поклялась, что это тот самый парень, который украл ее серьги. Это звучит безумно, и, конечно, у меня нет никаких доказательств, но это не помешало мне фантазировать в детстве, что множество бруклинцев и даже некоторые манхэттенцы могут сказать то же самое в адрес мирового чемпиона.

Я не знаю своего отца и откуда он родом, но мне бы очень хотелось это узнать. Основная причина, почему я практически ничего о нем не слышал, связана с тем, как я был зачат.

Моя мать, вероятно, не хотела бы, чтобы я поднимал эту тему, потому что она ненавидит, когда я говорю об этом, но я – плод насилия. Мать рассказала мне, что отец обманул ее, заставив поверить, будто он фотограф, который хочет, чтобы она попозировала для него. Увещеваниями о естественной красоте и прочей херне он заманил ее в ловушку и воспользовался ею. Она никогда не выдвигала обвинений и даже не сообщила об этом.

Единственным человеком, который мог бы рассказать мне о нем больше, была подруга моей матери, Кэрол. В то время Кэрол считалась довольно симпатичной для Бруклина. Она любила вечеринки и зависала с моим отцом и чуваками, с которыми он тусил. Она принимала наркотики и в конце концов заразилась ВИЧ. Потом у нее случилась аневризма головного мозга, и в настоящее время она находится в психиатрической лечебнице в Бруклине. Теперь она ни черта не помнит.

Когда мне было лет десять, я часто спрашивал об отце, но мама мне ничего не говорила. Она молчала, пока я не вырос, хоть я и мучил ее расспросами в течение многих лет. Мой отец был недостающей частью головоломки всей моей жизни.

– А кто мой папа, ма? Кто он?

– Бог – твой отец! – отвечала она всегда.

Наконец, когда мне исполнился двадцать один год, мать поделилась некоторыми деталями. И объяснила, почему оставила меня: однажды ночью во сне к ней пришел Бог и сказал не делать аборт, потому что когда-нибудь ребенок станет великим человеком. Вот так она меня оставила. Этот сон укрепил ее связь с Богом. Моя мать верующая, суперверующая, поэтому она всегда подчеркивает, как забавно вышло, что мое имя оказалось U-God.

– А теперь посмотри, каким ты стал, – сказала она мне однажды, словно подтверждая, что сон был вещим.

Она всегда подчеркивала, что никогда не жалела о своем выборе даже в трудные времена, с которыми нам пришлось столкнуться. На мой взгляд, нужно быть милосердным, чтобы любить ребенка, зачатого так, как я.

Когда она рассказала мне, я был в шоке. Обычно человек, даже если родился случайно, все равно зачат в любви, но осознание того, как я появился на свет, действительно меня потрясло. Вся эта ситуация казалась мне случайностью – в конце концов, моя мать не планировала ребенка, и уж тем более не от залетного ночного фотографа-насильника. Но мне пришлось принять этот факт, и я понял, что это не должно мне помешать стать великим.