Ровный гул голосов, изредка прерываемый отдельными возгласами, разговору не мешал. Ника кусала губы, отыскивая тот аргумент, что сможет качнуть чашу весов в ее пользу и с каждой уходящей минутой затея казалась ей все более безнадежной.

Начать с того, Глухарь не поверил ни единому ее слову. Все попытки Ники как тяжелую артиллерию подключить такие давно потерявшие авторитет понятия, как "дружба" и "взаимопомощь" разбились о надежный как скала мужской прагматизм. В нескольких словах воспроизводимый как "этого не может быть, потому что этого не может быть никогда". Более весомое понятие - "деньги" - ожидала та же незавидная участь.

Это все было сначала. Самое страшное случилось потом. Примерно через полчаса ее воззваний "к уму и сердцу" пьяного сталкера, Глухарь преподнес ей сюрприз. Тем ужасней, что явился для Ники полной неожиданностью.

Пуская струю сигаретного дыма через нос, Глухарь вдруг навалился грудью на стол, испачкав видавший виды комбинезон в засохшем картофельном пюре, оставшемся от недавнего обеда.

– А теперь слушай сюда, девушка, - сказал он. Огромные глаза, полускрытые за набрякшими от беспробудного пьянства веками, недобро блеснули.
– Даже!
– Глухарь воздел к потолку указательный палец с траурной каймой под ногтем.
– Даже, если все было так, как ты говоришь, никто! Слышишь? Никто не пойдет в Зону выручать Красавчика. Даже за деньги. И даже такой законченный ублюдок, как Грек. Если единственный, к кому Красавчик тебе посоветовал обратиться это я - что ж, его дела обстоят еще хуже, чем мне казалось.
– Он с неприкрытым злорадством следил за тем, как округлились от удивления ее глаза.
– Свой долг Красавчику я отдал. И теперь ничего. Ему. Не должен. Запомни девушка, ничего. Тебя извиняет то, что ты могла подумать, будто мы друзья, но...

Глухарь затушил в переполненной пепельнице обгоревшую до фильтра сигарету и задумался. Надолго.

Пока Ника пыталась осознать то, что только что услышала, перед сталкером, как по мановению волшебной палочки возникла бутылка водки и стакан. Ника собиралась с духом, чтобы вслух списать все сказанное на большое количество выпитого, когда Глухарь заговорил снова. На этот раз в собеседнике он не нуждался.

– И никто. Ни здесь, ни за кордоном... Никто не ринется в Зону выручать твоего Красавчика. Половина народа будет радоваться, когда он сгинет в Зоне. А остальная половина... обрадуется позже, когда станет известно точно. Сумел... Красавчик. Так еще уметь надо. Выжить уметь... Выживать. Везунчик, а не Красавчик... вот погоняло вполне подходящее для него... Когда Штоф подыхал в Темной долине... всего ничего - рукой подать. Вынес он его, твой Красавчик? Хрен тебе, вынес... И умер Штоф. Только перед смертью сказать успел. Вести в Зоне быстро разносятся. И далеко... как круги по воде. А как он обошелся с Параноиком?

Наполненный до половины стакан водки блеснул в свете фонаря - булькнула опрокинутая в жаждущий рот жидкость - и снова занял свое место на столе.

– Все знали, что ему "баклажан" нужен до зарезу, сына от гемофилии вылечить.
– Глухарь плеснул в стакан водки.
– Только пойди, отыщи его в Зоне. Все мы тогда в Зону ходили с тайным умыслом помочь Параноику - мало он добра сделал? Так что твой Красавчик? Нашел "баклажан", да торговцу в "Сталкере" и толкнул. Тому, естественно, до наших бед как до звезды... Жучара, он Жучара и есть. Вот и достойная пара твоему... Так и не дождался Антошка помощи. А...
– Глухарь не удержался и при попытке махнуть рукой, едва не свалился со стула.
– Много чего вспомнится, если покопаться... А что меня спас от зомби, так выхода другого у него не было. Когда на мертвяков находит, уж лучше два ствола, чем один. Хрен тебе. Я отдал ему долг, - слова с трудом вырывались из осипшего горла.
– Отдал. Мы квиты.

Глухарь замолчал.

Ника потянулась за сигаретой. С неудовольствием заметила, как дрогнула рука. Бесполезно объяснять себе, что она не догадывалась об истинном положении вещей. Но одно дело подозревать, другое - знать наверняка. Ей удалось прикурить с третьей попытки. Первая же затяжка вернула ей способность думать.

В баре ничего не изменилось с тех пор, когда она была здесь в последний раз. Последний и единственный. Возможно, никто так и не увидел бы ее не только в "Приюте". Вполне возможно, в городе вообще. Если, конечно, считать квартиру, в которой она просидела безвылазно почти год, чем-то самостоятельным и обособленным.

Туда, в однокомнатную квартиру, с мебелью, протертой до дыр, с драценой, постепенно переродившейся в грозу растительного мира, привез Нику, вернее, то, что она на тот момент собой представляла, Красавчик. Кем она была? Пугливым существом, вздрагивающим от каждого шороха, с трудом переставляющим ноги. Каждый шаг в прямом смысле давался болью и кровью - все, что позволял плохо заживающий шов, стянувший кожу в промежности. С кровавыми волдырями на прокушенных губах и такой тоской в глазах, окруженных черными тенями, что отводил взгляд даже Красавчик, повидавший в Зоне немало.

– Живи, - сказал он.
– Будет тебе пристанище.

И жила. В четырех стенах, с редкими вылазками в ближайший ларек и к Ляльке - неожиданно появившейся подруге. Все остальное, в чем она нуждалась, нуждается или будет нуждаться, приносил Красавчик. Он часто пропадал в Зоне - неделю, а то и больше. Первые два-три дня после возвращения пил беспробудно. Потом они долго говорили, иногда сутками напролет. И за все это время, пока заживали раны - телесные быстрее, душевные медленнее - Красавчик ни разу не увидел в ней женщины. И Ника была ему за это благодарна.

За это, и еще за то, что осталась жива.

Ника посмотрела Глухарю в глаза, тщетно пытаясь поймать его взгляд. Знал ли он об этом? Вряд ли. И рассказ, как на духу выложенный сейчас, прозвучит не к месту, как лечение после скоропостижной смерти клиента.

Гул пьяных голосов нарастал. Все было так же, как в тот раз, почти полгода назад: опытные сталкеры пили молча, сходившие в Зону по первому разу - напивались весело и шумно. Радуются, что живы остались. Эйфория, сродни той, что позволяет чувствовать себя крутым гонщиком новичку, отъездившим всего год за рулем новенького автомобиля.