Шрифт:
– Не делай из меня тупицу! Я что, Толстого не читала?
– Ну скажи, кто такой Макеев в «Войне и мире»? Не помнишь? То-то и оно!
Хлопнула входная дверь, и я вышла на лоджию смотреть ему вослед. Вася обернулся, махнул рукой.
Уверенной походкой он уходил всё дальше и дальше: через пустырь, вдоль длинной девятиэтажки, наконец скрылся из виду. Наверное, нужно было заплакать, но я не заплакала. Я ещё не знала, кого, куда и насколько проводила моя душа.
Вернувшись в комнату, свалилась на диван и начала читать первую страницу «Соборян»: «Люди, житье-бытье которых составит предмет этого рассказа, суть жители старогородской соборной поповки. Это – протоирей Савелий Туберозов…»
Через несколько дней погостить ко мне приехала двоюродная сестра Люся Синюкова из Струнино. Радости не было предела! Питаясь кое-как, мы проводили время за разговорами и чтением. Люся, моя ровесница, была умницей, книгочейкой, несколько отстранённым от реальной жизни человеком. Художник по тканям, вечно летящая куда-то, ищущая друзей исключительно среди художников, Люся вроде бы как и не стремилась устроить семейную жизнь, но отношения у неё были. Люсю, как и родных её сестер, Таню и Женю, я любила с детства, но жизни наши стали очень разными, это чувствовалось во всём.
Утром, уходя на несколько часов в книголюбскую контору, прошу:
– Люсенька, приготовь что-нибудь на обед.
– А что приготовить?
– Посмотри в холодильнике.
Возвращаюсь к обеду – никакой едой и не пахнет, а Люся в старой моей кофте наизнанку сидит на полу, обложившись книгами, что-то выписывает в свою тетрадку.
– Чем это ты занимаешься?
– У меня же нет такой библиотеки, а тут столько умных вещей на глаза попадается. Вот я и конспектирую. Ты не против?
– Да ради бога!
На следующий день позвонила в Союз писателей. Трубку взял Кулькин.
– Евгений Александрович, вы не знаете, Василий нормально уехал в Клеймёновку?
– А когда ты его проводила?
– Три дня назад.
– Странно, я его вчера видел. Он с бывшей собирался в ресторан идти, отмечать её день рождения. Больше не появлялся. Да брось ты этой хернёй заниматься, не нужна ты ему.
– Да?.. Ну, ладно… А я тут ему носки хлопчатобумажные купила…
Пронзившей сердце боли я сама от себя не ожидала. Неужели всё так? Вот и получается: «Думали, игумен, а он простой монах».
Люся выслушала мою горькую новость и рассудила так:
– Добра от него не жди. Пока дело не зашло далеко, собери все его манатки и отошли туда, где он сенокосит. Тебе сразу станет легче, а потом всё забудется.
– Люся, ну какие манатки? Что он мне должен? Мы вместе всего ничего. А там какая-никакая история, общая квартира. Плохо, что обманул.
– А я тебе о чём? – Люся сама сорвала со стены Васины фотографии. И сразу квартира стала тусклой и сиротливой. Пыльный зной заносило через лоджию в комнату, пахло сухим прожаренным городом. Хотелось подумать, не рубить сплеча, но я не очень умела справляться с душевными непогодами, просчитывать ходы наперёд.
Сложив в кучу фотографии Макеева, его книжки с надписями, новые носки, стопку свежих газет и даже зубную щётку, что казалось особенно круто, села писать прощальное письмо. Наутро отнесла бандерольку на почту, отправила, но легче не стало.
А вскоре уехала и Люся, забрав надаренные книги и гостинец для бабушки Дуни, доживающей старость в Струнино у дочери Клаши. О любимой бабушке мы поплакали на вокзале: у неё случился перелом шейки бедра – большая беда для такого возраста.
Жизнь потянулась, как в стихах у Николая Гумилёва:
Однообразные мелькаютВсё с той же болью дни мои,Как будто розы увядают,И умирают соловьи…И пришло гневное письмо из Клеймёновки. Оно начиналось стихами, из которых помню только:
Даже гнев ваш бабий, право слово,Только желчи добавляет в кровь!В конверт вложено несколько уже потемневших лепестков мака. И строчка в конце письма: «Ярче губ твоих!»
Утешившись, легла дочитывать «Соборян».
Василий сказал мне как-то: «Моя женщина не может быть необразованным человеком и слабой поэтессой. Хочешь быть со мной – стань первой!»
В этом он весь! Так его с детства воспитывали: самый умный ребёнок на хуторе – Васька Макеев. Первые лыжи – у него! Первые коньки – у него! Лучшие отметки в школе – у него!
В моём детстве всё было иначе. Мне говорили: знай своё место. Не в том смысле, что ты здесь последняя, а в том, что оценивай себя трезво, по заслугам. И я научилась не переоценивать себя. Но если была в чём-то лучшей, уверенно держала позицию.