– Эх, – думает царевич, – видно придется в другом месте ночлег искать.

Только собрался он дальше ехать, как скрипнула дверь, и показалась на пороге старушка: сама маленькая, спинушку старость согнула, сморщенной ручонкой на посох опирается, а глаза добрые да светлые, будто небо в ясный день.

– Здравствуйте, бабушка, – сказал Матвей, поклонясь хозяйке. – Пустите путника переночевать.

– Что ж, входи, Матвей, – сказала она. – Давно уж тебя дожидаюсь. К твоему приезду и баньку истопила.

Удивился царевич, да ни о чем спрашивать не стал. Напарила его старушка в баньке, накормила- напоила, а уж после и говорит:

– Ну, сказывай, милок.

– О чем сказывать-то, бабушка?

– Про то, нашел ли ты кобылицу заветную, я не спрашиваю. Не сидел бы ты со мной, старою, здесь, не беседовал, а у батюшки своего, царя Евсея, почивал бы.

Не удержался тут царевич, да и спрашивает:

– Откуда ты, бабушка, знаешь все? Уж не колдунья ли?

– Колдунья не колдунья, а старушкой-ведуньей народ меня кличет. Обо всем на свете ведаю. О том, что увидал твой отец кобылицу дивную во сне, мне тоже ведомо. Приходила я к нему, отговаривала. «Зачем, – говорю, – тебе, Евсеюшка, кобылица та? Забудь ее и будет в твоем царстве мир да покой». Не послушался. Ты, видно, такой же упрямый. Ежели скажу, чтоб домой поворачивал, ведь не послушаешь?

– Твоя правда. Не дело это – с полпути сворачивать. Да и царь-батюшка велел мне, во что бы то ни стало, отыскать кобылицу белогривую. Без нее сказывал не возвращаться, – отвечает ей Матвей-царевич.

– Знаю, знаю, что не свернешь. Упредить лишь хочу: сыскать кобылицу белогривую много ума не надобно, а вот с собой ее забрать – не каждому под силу.

– Видать не все ты знаешь, бабушка, коли молвишь так. Глянь, сколько силушки во мне скопилось! Любого лиходея одолею. А уж ежели сыщу ее, увезти-то сумею. А чем отговаривать меня, лучше бы дорогу показала. Ночь лишь я скоротаю у тебя, а на рассвете отправлюсь за красой-кобылицей.

– А ты не горячись, добрый молодец. Проверяю я тебя, выведываю – силен ли духом. Покажу я тебе дорогу. Только ночевать тебе на моей печи не придется – прямо сейчас в путь отправишься, потому как дорог теперь каждый день.

И опять подивился царевич: «Что за спешка? – думает. – Не сегодня, так завтра сыщу белогривую». А вслух-то ничего не сказал.

Вот проводила старушка-ведунья добра молодца за калитку, да и говорит:

– А теперь, Матвей, слушай меня внимательно. Живет белогривая кобылица с серебряными копытами в соседнем государстве: в неволе у грозного царя Белтагана. Стоит его замок на высокой горе, что своею вершиной в самое небо упирается. День-деньской держит царь свою пленницу взаперти, лишь на закате дня выпускает погулять с подругами. А рано утром возвращаются они обратно во дворец.

– Отчего ж, не убегут они от Белтагана?

– Э, милок, не ведомо тебе о хитрости да жестокости горного царя. Никто из тех, кто у него в плену томится, не может убежать от него – найдет хоть на дне морском, да назад вернет. Нелегко и тебе придется. Оттого и проверяла я силу духа твоего прежде, чем дорогу указать. А теперь, в последний раз спрошу: по-прежнему ль уверен ты в своих силах? Потому как не поздно еще назад воротиться.

– Не из тех я, кто от своих слов отказывается!

– Ну что ж, тогда поезжай. Дорогу тебе голубка моя укажет. Выведет она тебя прямо к дивному лугу. За тем лугом увидишь гору, о которой я тебе сказывала. А уж там – на Бога надейся, а сам не плошай.

С этими словами перекрестила она добра молодца, стукнула своим посохом оземь – взметнулась в небо голубка белая. Добрый молодец прямо за ней и отправился.

* * *

Долго ли, коротко ли ехал царевич – скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Привела его голубка к дивному лугу, о котором старушка-ведунья сказывала. Красоты тот луг невиданной, невиданной да неслыханной. Травы на нем стоят нетронуты. А цветов-то – видимо-невидимо: и синие, и желтые, и красные, и всякие. Поглядел Матвей на красоту эдакую, подивился. Много красивых мест на Руси, да только таких он не видывал. А за лугом тем гора стоит высокая, снежной вершиной в самое небо упирается.

– Вот оно, царство Грозного Белтагана, – молвил царевич. – Спасибо тебе, голубка белокрылая. Дальше уж я и сам справлюсь.

Сделала голубка круг над Матвеем и прочь улетела. Слез царевич с коня, отпустил поводья, да пешим пошел. А на лугу том травы высокие, высокие да душистые. Вдохнул он их запах дурманящий, вмиг закружилась головушка, но все ж дальше идет. Шелковой дорожкой трава перед царевичем сама выстилается. Да только идти по ней с каждым шагом все тяжелей, будто к ногам его гири стопудовые привязаны. Уж и до горы рукой подать, да не выдержал добрый молодец, прямо в траву упал. А как упал, так и заснул богатырским сном.

Долго ли спал царевич, про то не ведомо, а только пробудился Матвей на закате дня от страшного грома. Вскочил он на ноги, глянул на небо – нет на нем ни облачка. А с вершины горы лавина снежная несется. Спрятался царевич за большим валуном, глядит, что дальше-то будет. Видит: превратилась снежная лавина в табун белоснежных лошадей. Скачут они, а из-под копыт их снег летит, все вокруг засыпает. Лишь ступили они на землю, опал с них снег, и стали они разных мастей. Только та, что впереди бежала, белоснежною осталась. Красоты была она такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать, в точности, как царь-батюшка сказывал: белая грива кудрями до земли спадает, копыта из чистого серебра выточены. Притаился царевич, поглядеть решил, что дальше станется. А молодые кобылицы вкруг луга за белогривой красавицей понеслись. Семь раз луг обежали, а после стукнули копытами оземь и оборотились в прекрасных девушек. А в середине – с белокурыми волосами до самой земли – самая красивая. Смотрит царевич Матвей и глазам своим не верит. Для верности ущипнул он себя и понял, что не во сне это, а наяву.