Горло схватила судорога только от одной мысли, что это чужая Оспану большевистская правда, за которую он, Махмут, готов отдать теперь жизнь, могла быть ему чужой, не разойдись его дороги с дорогами Митьки Кошеля. Махмут усмехнулся, вспомнив, как Митька доказывал всегда, что самое главнеющее в жизни — это деньги, девки и спирт: И еще вспомнил Махмут перстень на оттопыренном Митькином мизинце.

— Почему не веришь? — по-своему поняв затянувшуюся паузу, подступил на шаг однопалый.

Махмут скосил глаза на окно. Там, за стеклами, уже скапливались полоски зари. А на порог ступил Тимур.

— Нету, не приехал товарищ Чалышев, — доложил он.

— Пусть приведут уйгура ко мне, — сказал ему Махмут.

Однопалый насторожился:

— Ноги устали шибко. Разреши сесть, начальник, — попросил он.

— Садись.

Махмут понял, что задумал Оспан. Так и есть, усаживается к двери лицом и смотрит как коршун на вошедшего уйгура, тот будто спотыкается об этот предостерегающий взгляд. Изможденный, с землистым лицом, он дышит часто и трудно, с хрипотцой.

— Ты кто будешь? — спросил его Махмут.

— Кабир Юлдашев буду, — уйгур закашлялся, сложив трубочкой и вывалив наружу язык.

Махмут протянул ему стакан с водой.

— Выпей.

Но Кабир не мог унять кашель, он расплескивал воду. На висках у него набухли синеватые толстые жилки.

— Выпей, выпей, — повторил Махмут и, подождав, сожалеюще добавил: — лечиться тебе надо, Кабир. Советская власть таких, как ты, бесплатно лечит, а ты винтовки возишь, из которых в советскую власть стрелять будут.

— Скажи ему, Кабир, как мы нашли винтовки, а то он мне не верит, — бросил насмешливо и вместе с тем требовательно однопалый. Голос у него зазвучал жестко.

«Неужели не доверяет он этому уйгуру?» — подумал Махмут, пристальнее вглядываясь в Кабира.

— В зимовке нашли, — вздохнул Юлдашев и, посмотрев с беспокойством на Махмута, добавил: — а вылечить меня нельзя. Помирать надо. — Сказал он это так, что Махмуту стало ясно: «Не свыкся еще с мыслью о смерти, надеется на что-то».

— Можно тебя вылечить, — сказал он твердо.

— Можно? — Кабир неожиданно улыбнулся. На мгновение блеснули ровные белые зубы, у глаз пробились пучки лучистых морщинок и преобразили лицо. Оно сделалось мягче, добрее.

Однопалый отрывисто захохотал.

Уйгур вздрогнул.

— А зачем меня лечить, — сказал он помрачнев, — когда я совсем здоровый? Маленько простудился этой зимой. Барана искал, который от отары отбился. Снег тогда шел. Оспан знает, сколько искал барана. Его баранов пас. Скоро поправлюсь. Барсучье сало пить начал.

— Подойди ближе.

Кабир подошел. Теперь взгляд однопалого не доставал его. Он упирался ему в затылок.

— Ты, как маленький, обманываешь себя. Барсучьим салом не вылечишься. Надо, чтобы доктора лечили.

— Не обманываю, — Кабир прижал руки к груди и снова закашлялся. Смотрел он в этот раз на Махмута без гнева, скорее с укоризной.

«Батрак у однопалого!» — обрадовался Махмут. Но сколько он ни задавал вопросов Кабиру, тот повторял то же, что говорил до него Оспан. Собственно иных ответов, пока в комнате однопалый, Махмут от Кабира и не ждал.

— Его барана спасал? — кивнул Махмут на однопалого. — А что получил за это?

Кабир не ответил. Он опустил голову, затем повторил нехотя и очень неожиданно:

— Сало пить буду, поправлюсь.

Казалось, за этими словами, в которые не верил, он хотел спрятаться, как за надежной защитой и от Оспана, и от страшной своей болезни, и от Махмута, и всего того, что с ним будет. А когда, услышав за спиной покашливание однопалого, полуобернулся и бросил мельком взгляд в его сторону, Махмут увидел, как зрачки Кабира вспыхнули. В них был не только протест.

Махмут поднялся с места.

— Отправлю вас в чека. Может, там языки развяжете, — сказал он и велел увести обоих. Уйгура Махмут решил вызвать на допрос снова, но прежде надо было хоть часок-другой поспать.

Сняв с гвоздя шинель, он кинул ее на лавку и лег, подбросив под голову несколько папок: не идти же из-за каких-нибудь двух часов сна домой.

А комья утренней зари за окнами уже давно сменились ровным оранжевым полымем. Оно накатывалось из-за крыши стоящего напротив дома вместе с солнцем.

Засыпая, Махмут продолжал думать о Кабире. Затем его вытеснила Айслу. Об этой девушке Махмут думал всегда с большой охотой вот уже в течение четырех лет.