Шрифт:
— Поручик Гоберидзе! С чем явились! — окликнул офицера Сидоров, как только шагнул через порог в лабаз.
Тот выпрямился, приложил к папахе руку.
— Имэю честь доложить. Бэльский просил поддэржать с правого фланга. Он прошел линию укрэплений, красные бэгут.
— Пленные есть?
— Нэт плэнных, Виктор Сэмэнович!
— И быть не должно. Ни одного. Вам ясно?
— Вполнэ согласэн, господин полковник, — обрадованно сверкнул в улыбке влажными и ровными зубами офицер.
— Вы штабс-капитана Ларичева встретили?
— Никак нэт. Нэ встрэтил.
— А вы когда от Бельского?
— Ровно час назад.
— Тогда разминулись.
Разговор прервали пятеро конных, втащивших на арканах во двор лабаза избитых, связанных по рукам двух русских и одного уйгура.
— Я же сказал, чтобы не оставлять живыми! — рассвирепел Сидоров, выбежал из помещения и подскочил к пленным. — Довоевались, сучьи сыны! — впился он взглядом в ненавистные лица и даже побледнел от закипевшей в сердце страшной злобы. — А ну, разувайтесь! — и только когда выкрикнул это, заметил, что пленные уже разуты.
Рядом с полковником приплясывал от нетерпения Гоберидзе.
— Позвольте, господин полковник, — вытянул он из кобуры кольт.
— Н-не позволю! Сам, — отстранил Сидоров поручика и ткнул кулаком в лицо невысокого, избитого больше всех парня с белесым чубом. — Комиссар?
— Все комиссары, — с трудом ворочая языком, ответил тот.
— Значит, все продавали и продаете народ русский.
— Ты, гад ползучий, контра мировая, продаешь народ, а не мы.
— Что ты сказал? — полковник выхватил пистолет.
— То и сказал. Не долго уж осталось тебе, падле вонючей, землю пакостить.
— Н-не до-олго? На, получай! — Сидоров выстрелил. Пленный вздрогнул, покачнулся, но устоял.
— Н-на еще, н-на! — всаживал в него пулю за пулей полковник. И потом уже мертвого, но так и не покорившегося, несколько раз пнул. Второго он свалил с первой пули. Остался на ногах молодой широкоплечий жилистый уйгур с опухшим от побоев лицом. На лбу и подбородке у него запеклась кровь. Дышал он тяжело, с трудом.
— И ты, нехристь поганая, в комиссары записался? — шагнул к нему Сидоров. — Ну, отвечай.
Он ждал, что хоть этот, последний, видя смерть двух первых, попросит о пощаде.
Мысленно полковник даже подталкивал его на это. «Ну, ну!».
Пленный был на голову выше Сидорова, стоял он чуть отвернувшись и жадно смотрел через дувал на видневшийся краешек степи. То была его родная степь. Лучше ее не сыскать на всем белом свете. Оказывается, о такой именно и мечтал он, пока находился вдалеке от нее. Вон ветер тронул перекати-поле. Этот бездомный клубок прутьев тоже грезился ему в минуты тоски по дорогим сердцу местам. Но только никогда не любил он их с такой остротой и силой, как сейчас. Сердце сжала боль.
— На колени! Кому говорю, падаль! — не выдержал полковник.
Пленный резко двинул лопатками, напрягся, однако порвать веревку, стянувшую кисти рук, не смог. Тогда он шагнул к Сидорову и плюнул ему в лицо.
Сидоров отшатнулся, выхватил платок, вытерся, поднял пистолет и, целясь пленному в лоб, нажал на гашетку. Чакнул курок. Выстрела не было.
— Э, ч-черт.
— Обойма вся. Возьмите, господин полковник, — протянул свой кольт Гоберидзе.
Но Сидоров отвел его руку.
— На такого пулю тратить? Повесить его вон там, — решил он вдруг и махнул в сторону ворот. — Поручаю вам, поручик.
Один из казаков потянул пленного к воротам.
— Эй, Митрий, найди какую ни на есть слегу — перекладину сварганить. А то на чем? — крикнул он стоявшему в стороне бородачу и показал на ворота нагайкой. Они состояли из двух столбов и притвора. Перекладины на них не было.
Полковник пошел к лабазу. На середине двора его нагнал тяжелый гул. Вначале трудно было разобрать, откуда он накатывался. Затем слева, где их не должно было быть (раз Бельский отогнал красных), застрочил пулемет. А на площади встал крутящийся столб дыма и подскочил огромный желто-красный шар, взрывная волна ударила по лабазу. Он заскрипел. Из него выбежал Звягинцев.
— Господин полковник, — подскочил адъютант к Сидорову. — На проводе Бельский.
Сидоров кинулся к пролому. Вскоре он уже кричал в телефон:
— Слушаю. Я Сидоров, что происходит? Докладывайте!
На другом конце провода, будто его душили, хрипел Бельский. Сквозь шумы и трески с трудом пробивался его голос. Бельский требовал резервов. Немедленно. Сейчас же, иначе он ни за что не ручался.
Полковник выругался и бросил трубку.
«Идиот. Еще один идиот свалился с неба». Никаких резервов больше Сидоров не имел. Абсолютно никаких.