Фортнем беззаботно рассмеялся.

– Тоже мне новость!

– Нет, нет, ты послушай... знаешь... По-моему, происходит что-то непонятное, что-то невидимое...

– Миссис Гудбоди, - буркнул себе под нос Фортнем и осекся.

– Что миссис Гудбоди?

– Сегодня утром вещала что-то про летающие тарелки.

– Нет, - Уиллис нервно куснул сустав указательного пальца.
– Летающие тарелки, - по-моему, ни при чем. Скажи, что такое интуиция?

– Сознательное восприятие того, что в течение длительного времени находилось в подсознании. Только, прошу тебя, не вздумай меня цитировать. Вот ведь тоже нашел себе доморощенного психиатра, - и он снова рассмеялся.

– Ну хорошо, хорошо.
– Уиллис поудобнее устроился на сиденье. Заметно оживившись, он повернулся к Фортнему.
– Именно так! Подсознание по крупице накапливает информацию. Верно? Тебе вдруг хочется сплюнуть, но как скопилась слюна, ты не знаешь. Руки пачкаются, а ты этого не замечаешь. Не чувствуешь, как на тебя ежедневно оседает пыль. Но в один прекрасный момент, когда пылинок наберется достаточно много, ты обращаешь внимание на грязь. Вот так, по-моему, работает интуиция. Какого же рода пылинки действовали на мое подсознание? Может, в ночном небе мелькнуло несколько метеоров? Или перед рассветом испортилась вдруг погода? Трудно сказать. Может, внимание привлекли какие-то цвета, запахи или стуки, которые слышны в деревянном доме в предутренней тишине? А может, мурашки на коже рук? Не знаю. Но пыли собралось достаточно. И я это вдруг понял.

– Ты понял. Ладно. Но что такое ты понял?
– встревоженно спросил Фортнем. Уиллис пристально вглядывался в свои лежащие на коленях руки.

– Я боюсь. Потом не боюсь. Потом снова средь бела дня чего-то боюсь. Прошел медицинский осмотр. Врачи говорят, я здоров, как бык. В семье тишь да гладь. Джо - прекрасный сын и вообще парень что надо. Дороти? Просто чудо. С ней не страшны ни старость, ни даже смерть.

– Тебе всегда везло.

– Везло - не везло, сейчас не важно. Я боюсь за себя, за свою семью, а в эту минуту и за тебя тоже.

– За меня?
– воскликнул Фортнем.

Он остановил машину на пустыре у гастронома и бросил на друга испытующий взгляд. Вокруг было тихо-тихо. Уиллис заговорил, и звук его голоса внезапно заставил Фортнема похолодеть.

– Я боюсь за всех, - сказал Уиллис.
– За твоих и моих друзей, за друзей наших друзей, и так далее, до бесконечности. Глупо, да?

Уиллис открыл дверцу, вылез из машины, но уходить не спешил. Фортнем почувствовал, что нужно что-то сказать.

– Ну хорошо, так что будем делать?

Уиллис глянул вверх, солнце слепило глаза.

– Главное - не зевай, - медленно сказал он.
– И денек-другой понаблюдай за происходящим. Все важно, всякая мелочь.

– Как все?

– Мы не пользуемся и половиной тех возможностей, которыми наделил нас Господь. От силы десятой частью. Надо бы и слышать больше, и видеть больше, больше чувствовать. Может, изменились солнечные блики на телеграфных проводах, или не так, как прежде, звенят цикады в кронах вязов. Нам бы нужно замереть и присмотреться, прислушаться - несколько дней, несколько ночей, а потом сравнить наши наблюдения. И вот тогда, если ты мне велишь замолчать, я с удовольствием это сделаю.

– Ну что ж, - сказал Фортнем не слишком серьезно.
– Я готов понаблюдать. Но как я узнаю, то ли это, даже если увижу?

Уиллис во все глаза глядел на него.

– Узнаешь. Должен узнать. А иначе нам всем, всем до единого, конец, произнес он ровным голосом.

Фортнем хлопнул дверцей и смущенно покраснел. Он не знал, что сказать.

– Хью, может, ты считаешь, что я спятил?
– почувствовав его настроение, спросил Уиллис.

– Глупости!
– с излишней горячностью воскликнул Фортнем.
– Ты просто переутомился. На твоем месте я бы взял отпуск на недельку. Уиллис кивнул.

– Давай встретимся в понедельник вечером.

– Когда угодно. Загляни к нам.

– Спасибо, Хью. Я приду. Если смогу.

И он удалился; скорым шагом пересек заросший сухим бурьяном пустырь и подошел к боковому входу в гастроном.

Фортнем глядел ему вслед. Двигаться не хотелось. Им вдруг овладело безразличие ко всему. Он медленно перевел дыхание, прислушиваясь к тишине. Провел языком по губам, слизывая соль. Посмотрел на свою руку, лежащую на приспущенном стекле; выгоревшие волоски зажглись на солнце золотым огнем. По пустырю вольготно разгуливал ветер. Фортнем высунулся из машины и глянул на солнце, которое ответило ему таким ослепительно ярким, умопомрачительным взглядом, что он тут же втянул голову обратно. Шумно выдохнул. Рассмеялся. И поехал прочь.

Холодный лимонад; восхитительно запотевший стакан, в котором музыкально позвякивают кубики льда. Лимонад в меру сладок и в меру кисл, в самый раз на его вкус. Сидя с закрытыми глазами в кресле-качалке на веранде, он наслаждался прохладным напитком. Сгущались сумерки. В траве стрекотали кузнечики. Синтия примостилась напротив; она вязала, с любопытством поглядывая на него; он почувствовал на себе ее взгляд.

– Что-то тебя беспокоит, - наконец сказала она.
– О чем призадумался? Выкладывай.