Шрифт:
– - Ну, что вас тут беспокоит?
– - Вот этот человек. Нам нужно, чтобы он ушел.
– - Этот человек? Который прислонился к стене?
– - спро-сил сержант.
– - Нет-нет, дело не в том, что он прислонился... А, черт!
– - не выдержал фотограф.
– - Сейчас вы сами поймете. Ну-ка, крошка, займи свое место.
Девушка встала в позу, Рикардо тоже; на его губах играла небрежная улыбка.
– - Так держать!
Девушка замерла.
Брюки Рикардо скользнули вниз.
Камера щелкнула.
– - Ага, -- сказал полицейский.
– - Вот, доказательство у меня здесь, в камере, если вам понадобится!
– воскликнул фотограф.
– - Ага, -- сказал полицейский, не сходя с места, и потер рукой подбородок.
– - Так.
Он рассматривал место действия, словно сам был фото-графом-любителем. Поглядел на модель, чье беломрамор-ное лицо вспыхнуло нервным румянцем, на булыжники, стену, Рикардо. Рикардо, стоя под голубым небом, осве-щенный ярким солнцем, величественно попыхивал сигаре-той, и брюки его занимали далеко не обычное положение.
– - Ну, сержант?
– - выжидательно произнес фотограф.
– - А чего вы, собственно, от меня хотите?
– - спросил полицейский, снимая фуражку и вытирая свой смуглый лоб.
– - Арестуйте этого человека! За непристойное поведение!
– - Ага, -- произнес полицейский.
– - Ну?
– - сказал фотограф.
Публика что-то бормотала. Юные красотки смотрели вдаль на чаек и океан.
– - Я его знаю, -- заговорил сержант, -- этого человека возле стены. Его зовут Рикардо Рейес.
– - Привет, Эстеван!
– - Привет, Рикардо, -- откликнулся сержант. Они помахали друг другу.
– - Я не вижу, чтобы он делал что-нибудь, -- сказал сер-жант.
– - То есть как это?
– - вскричал фотограф.
– - Он же го-лый, в чем мать родила. Это безнравственно!
– - Этот человек ничего безнравственного не делает. Стоит, и все, -возразил полицейский.
– - Если бы он делал что-нибудь, на что глядеть невыносимо, я бы тотчас вмешался. Но ведь он всего-навсего стоит у стены, совершенно непо-движно, в этом ничего противозаконного нет.
– - Он же голый, голый!
– - кричал фотограф.
– - Не понимаю.
– - Полицейский удивленно моргал.
– - Голым ходить не принято -- только и всего!
– - Голый голому рознь, -- сказал сержант.
– - Есть люди хорошие и дурные. Трезвые и под мухой. Насколько я вижу, этот человек не пьян. Он пользуется славой доброго семья-нина. Пусть он голый, но ведь он не делает со своей наготой ничего такого, что бы можно было назвать преступлением против общества.
– - Да кто вы такой -- уж не брат ли ему?
– - спросил фотограф.
– - Или сообщник?
– - Казалось, он вот-вот со-рвется с места и забегает под жгучим солнцем, кусая, лая, хрипя.
– - Где справедливость? Что здесь, собственно, про-исходит? Пойдемте, девочки, найдем другое место!
– - Франция, -- сказал Рикардо.
– - Что?
– - фотограф круто обернулся.
– - Я говорю, Франция или Испания, -- объяснил Ри-кардо.
– - Или Швеция. Я видел фотографии из Швеции -- красивые стены. Вот только трещин маловато... Извините, что вмешиваюсь в ваши дела.
– - Ничего, будут у нас снимки вам назло!
– - Фотограф тряхнул камерой, сжал руку в кулак.
– - Я от вас не отстану, -- сказал Рикардо.
– - Завтра, после-завтра, на бое быков, на базаре, всюду и везде, куда бы вы ни пошли, я тоже пойду, охотно, без скандала. Пойду с достоинством, чтобы выполнить свой прямой долг.
Они посмотрели на него и поняли, что так и будет.
– - Кто вы такой, что вы о себе воображаете?
– - закричал фотограф.
– - Я ждал этого вопроса, -- сказал Рикардо.
– - Всмот-ритесь в меня. Отправляйтесь домой и поразмышляйте обо мне. Покуда есть такие, как я, хоть один на десять тысяч, мир может спать спокойно. Без меня был бы сплошной хаос.
– - Спокойной ночи, няня, -- процедил фотограф, и вся свора девиц, шляпных коробок, камер и сумок потянулась в сторону набережной.
– - Сейчас перекусим, крошки. После что-нибудь придумаем.
Рикардо спокойно проводил их взглядом. Он стоял все на том же месте. Толпа улыбаясь смотрела на него.
"Теперь, -- подумал Рикардо, -- пойду к своему дому, на двери которого стерлась краска там, где я тысячу раз заде-вал ее, входя и выходя, пойду по камням, которые я стер ногами за сорок шесть лет хождения, проведу рукой по трещине на стене моего дома -- трещине, которая появи-лась во время землетрясения тысяча девятьсот тридцатого года. Как сейчас помню ту ночь, мы были в постели, Томас еще не родился, Мария и я сгорали от любви, и нам каза-лось, что наша любовь, такая сильная и жаркая, колышет весь дом, а это земля колыхалась, и утром в стене оказалась трещина. И я поднимусь по лестнице на балкон с затейливой решеткой в доме моего отца, он сам эту решетку ковал, и я буду на балконе есть то, что мне приготовила моя жена, и рядом будут мои книги. И мой сын Томас, которого я сотворил из материи -чего уж там, из простыней -- вместе с моей славной супругой. Мы будем есть и разговаривать -- не фотографии, и не декорации, и не картинки, и не рек-визит, а актеры, да-да, совсем неплохие актеры".