чьи дочери выписывают вещи

из Лондона, чьи стиснутые клещи

вздымают вверх на знамени ничей

Зуб Мудрости, я, прячущий во рту

развалины почище Парфенона,

шпион, лазутчик, пятая колонна

гнилой провинции -- в быту

профессор красноречия -- я жил

в колледже возле Главного из Пресных

Озер, куда из недорослей местных

был призван для вытягиванья жил.

Все то, что я писал в те времена,

сводилось неизбежно к многоточью.

Я падал, не расстегиваясь, на

постель свою. И ежели я ночью

отыскивал звезду на потолке,

она, согласно правилам сгоранья,

сбегала на подушку по щеке

быстрей, чем я загадывал желанье.

1972

– ----------------

Набросок

Холуй трясется. Раб хохочет.

Палач свою секиру точит.

Тиран кромсает каплуна.

Сверкает зимняя луна.

Се вид Отчества, гравюра.

На лежаке -- Солдат и Дура.

Старуха чешет мертвый бок.

Се вид Отечества, лубок.

Собака лает, ветер носит.

Борис у Глеба в морду просит.

Кружатся пары на балу.

В прихожей -- куча на полу.

Луна сверкает, зренье муча.

Под ней, как мозг отдельный, -- туча...

Пускай Художник, паразит,

другой пейзаж изобразит.

1972

– ----------------

Одиссей Телемаку

Мой Телемак,

Троянская война

окончена. Кто победил -- не помню.

Должно быть, греки: столько мертвецов

вне дома бросить могут только греки...

И все-таки ведущая домой

дорога оказалась слишком длинной,

как будто Посейдон, пока мы там

теряли время, растянул пространство.

Мне неизвестно, где я нахожусь,

что предо мной. Какой-то грязный остров,

кусты, постройки, хрюканье свиней,

заросший сад, какая-то царица,

трава да камни... Милый Телемак,

все острова похожи друг на друга,

когда так долго странствуешь, и мозг

уже сбивается, считая волны,

глаз, засоренный горизонтом, плачет,

и водяное мясо застит слух.

Не помню я, чем кончилась война,

и сколько лет тебе сейчас, не помню.

Расти большой, мой Телемак, расти.

Лишь боги знают, свидимся ли снова.

Ты и сейчас уже не тот младенец,

перед которым я сдержал быков.

Когда б не Паламед, мы жили вместе.

Но может быть и прав он: без меня

ты от страстей Эдиповых избавлен,

и сны твои, мой Телемак, безгрешны.

1972

– ----------------

x x x

Осенний вечер в скромном городке,

гордящимся присутствием на карте

(топограф был, наверное, в азарте

иль с дочкою судьи накоротке).

Уставшее от собственных причуд

Пространство как бы скидывает бремя

величья, ограничиваясь тут

чертами Главной улицы; а Время

взирает с неким холодком в кости

на циферблат колониальной лавки,

в чьих недрах все, что смог произвести

наш мир: от телескопа до булавки.

Здесь есть кино, салуны, за углом

одно кафе с опущенною шторой,

кирпичный банк с распластанным орлом

и церковь, о наличии которой

и ею расставляемых сетей,

когда б не рядом с почтой, позабыли.

И если б здесь не делали детей,

то пастор бы крестил автомобили.

Здесь буйствуют кузнечики в тиши.

В шесть вечера, как вследствие атомной

войны, уже не встретишь ни души.

Луна вплывает, вписываясь в темный

квадрат окна, что твой Экклезиаст.

Лишь изредка несущийся куда-то

шикарный "бьюик" фарами обдаст

фигуру Неизвестного Солдата.

Здесь снится вам не женщина в трико,

а собственный ваш адрес на конверте.

Здесь утром, видя скисшим молоко,

молочник узнает о вашей смерти.

Здесь можно жить, забыв про календарь,

глотать свой бром, не выходить наружу,

и в зеркало глядеться, как фонарь

глядится в высыхающую лужу.