Максимильян танцует то, что станет танго.

Тень воз -- вращается подобьем бумеранга,

температура, как под мышкой, тридцать шесть.

Мелькает белая жилетная подкладка.

Мулатка тает от любви, как шоколадка,

в мужском объятии посапывая сладко.

Где надо -- гладко, где надо -- шерсть.

В ночной тиши под сенью девственного леса

Хуарец, действуя как двигатель прогресса,

забывшим начисто, как выглядят два песо,

пеонам новые винтовки выдает.

Затворы клацают; в расчерченной на клетки

Хуарец ведомости делает отметки.

И попугай весьма тропической расцветки

сидит на ветке и так поет:

Презренье к ближнему у нюхающих розы

пускай не лучше, но честней гражданской позы.

И то, и это порождает кровь и слезы.

Тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы,

распространяется, как мухами -- зараза,

иль как в кафе удачно брошенная фраза,

и где у черепа в кустах всегда три глаза,

и в каждом -- пышный пучок травы.

1975

– ----------------

Мерида

Коричневый город. Веер

пальмы и черепица

старых построек.

С кафе начиная, вечер

входит в него. Садится

за пустующий столик.

В позлащенном лучами

ультрамарине неба

колокол, точно

кто-то бренчит ключами:

звук, исполненный неги

для бездомного. Точка

загорается рядом

с колокольней собора.

Видимо, Веспер.

Проводив его взглядом,

полным пусть не укора,

но сомнения, вечер

допивает свой кофе,

красящий его скулы.

Платит за эту

чашку. Шляпу на брови

надвинув, встает со стула,

складывает газету

и выходит. Пустая

улица провожает

длинную в черной

паре фигуру. Стая

теней его окружает.

Под навесом -- никчемный

сброд: дурные манеры,

пятна, драные петли.

Он бросает устало:

"Господа офицеры.

Выступайте немедля.

Время настало.

А теперь -- врассыпную.

Вы, полковник, что значит

этот луковый запах?"

Он отвязывает вороную

лошадь. И скачет

дальше на запад.

1975

– ----------------

В отеле "Континенталь"

Победа Мондриана. За стеклом -

пир кубатуры. Воздух или выпит

под девяносто градусов углом,

иль щедро залит в параллелепипед.

В проем оконный вписано, бедро

красавицы -- последнее оружье:

раскрыв халат, напоминает про

пускай не круг, хотя бы полукружье,

но сектор циферблата.

Говоря

насчет ацтеков, слава краснокожим

за честность вычесть из календаря

дни месяца, в которые "не можем"

в платоновой пещере, где на брата

приходится кусок пиэрквадрата.

1975

– ----------------

Мексиканский романсеро

Кактус, пальма, агава.

Солнце встает с Востока,

улыбаясь лукаво,

а приглядись -- жестоко.

Испепеленные скалы,

почва в мертвой коросте.

Череп в его оскале!

И в лучах его -- кости!

С голой шеей, уродлив,

на телеграфном насесте

стервятник -- как иероглиф

падали в буром тексте

автострады. Направо

пойдешь -- там стоит агава.

Она же -- налево. Прямо -

груда ржавого хлама.

___

Вечерний Мехико-Сити.

Лень и слепая сила

в нем смешаны, как в сосуде.

И жизнь течет, как текила.

Улицы, лица, фары.

Каждый второй -- усатый.

На Авениде Реформы -

масса бронзовых статуй.

Подле каждой, на кромке

тротуара, с рукою

протянутой -- по мексиканке

с грудным младенцем. Такою

фигурой -- присохшим плачем -

и увенчать бы на деле

памятник Мексике. Впрочем,

и под ним бы сидели.

___

Сад громоздит листву и

не выдает нас зною.