и возникаешь в сумерках, как свет в конце коридора,

двигаясь в сторону площади с мраморной пиш. машинкой,

и мы встаем из-за столиков! Кочевника от оседлых

отличает способность глотнуть ту же жидкость дважды.

Не говоря об ангелах, не говоря о серых

в яблоках, и поныне не утоливших жажды

в местных фонтанах. Знать, велика пустыня

за оградой собравшего рельсы в пучок вокзала!

И струя буквально захлебывается, вестимо

оттого, что не все еще рассказала

о твоей красоте. Городам, Теодора, тоже

свойственны лишние мысли, желанья счастья,

плюс готовность придраться к оттенку кожи,

к щиколоткам, к прическе, к длине запястья.

Потому что становишься тем, на что смотришь, что близко видишь.

С дальнозоркостью отпрыска джулий, октавий, ливий

город смотрит тебе вдогонку, точно распутный витязь:

чем длиннее улицы, тем города счастивей.

<1987>

– ----------------

x x x

Ночь, одержимая белизной

кожи. От ветреной резеды,

ставень царапающей, до резной,

мелко вздрагивающей звезды,

ночь, всеми фибрами трепеща

как насекомое, льнет, черна,

к лампе, чья выпуклость горяча,

хотя абсолютно отключена.

Спи. Во все двадцать пять свечей,

добыча сонной белиберды,

сумевшая не растерять лучей,

преломившихся о твои черты,

ты тускло светишься изнутри,

покуда, губами припав к плечу,

я, точно книгу читая при

тебе, сезам по складам шепчу.

<1987>

– ----------------

Посвящается стулу

I

Март на исходе. Радостная весть:

день удлинился. Кажется, на треть.

Глаз чувствует, что требуется вещь,

которую пристрастно рассмотреть.

Возьмем за спинку некоторый стул.

Приметы его вкратце таковы:

зажат между невидимых, но скул

пространства (что есть форма татарвы),

он что-то вроде метра в высоту

на сорок сантиметров в ширину

и сделан, как и дерево в саду,

из общей (как считалось в старину)

коричневой материи. Что сухо

сочтется камуфляжем в Царстве Духа.

II

Вещь, помещенной будучи, как в Аш

два-О, в пространство, презирая риск,

пространство жаждет вытеснить; но ваш

глаз на полу не замечает брызг

пространства. Стул, что твой наполеон,

красуется сегодня, где вчерась.

Что было бы здесь, если бы не он?

Лишь воздух. В этом воздухе б вилась

пыль. Взгляд бы не задерживался на

пылинке, но, блуждая по стене,

он достигал бы вскорости окна;

достигнув, устремлялся бы вовне,

где нет вещей, где есть пространство, но

к вам вытесненным выглядит оно.

III

На мягкий в профиль смахивая знак

и "восемь", но квадратное, в анфас,

стоит он в центре комнаты, столь наг,

что многое притягивает глаз.

Но это -- только воздух. Между ног

(коричневых, что важно -- четырех)

лишь воздух. То есть дай ему пинок,

скинь все с себя -- как об стену горох.

Лишь воздух. Вас охватывает жуть.

Вам остается, в сущности, одно:

вскочив, его рывком перевернуть.

Но максимум, что обнажится -- дно.

Фанера. Гвозди. Пыльные штыри.

Товар из вашей собственной ноздри.

IV

Четверг. Сегодня стул был не у дел.

Он не переместился. Ни на шаг.

Никто на нем сегодня не сидел,

не двигал, не набрасывал пиджак.

Пространство, точно изморось -- пчелу,

вещь, пользоваться коей перестал

владелец, превращает ввечеру

(пусть временно) в коричневый кристалл.

Стул напрягает весь свой силуэт.

Тепло; часы показывают шесть.

Все выглядит как будто его нет,

тогда как он в действительности есть!

Но мало ли чем жертвуют, вчера

от завтра отличая, вечера.

V

Материя возникла из борьбы,

как явствуют преданья старины.