Он достал из ящика стола тоже маникюрные ножницы несколько другой формы с хорошо заметной щербинкой на одном из лезвий.

Бирюков отстриг край газеты, развернул папку, в которой лежало известное всем присутствующим эпистолярное «произведение искусства», наложил сверху только что отрезанный бумажный серпик на одно из слов. Обе полоски и формой и местом зазубрины полностью совпали.

— Если вы уже нашли ножницы, зачем я на рыбацкий стан ездил? — спросил Сергеев.

— Не сердись и не обижайся, — ответил Бирюков. — Во-первых, сам напросился, заявил, что «эксперт Голубева держала эти ножницы в руках», а во-вторых, не тебя учить: любое возникающее предположение тоже надо проверять. Бывают ведь и совпадения!

— И где же вы их нашли?

— Для этого, пока ты валялся в госпитале, пришлось перетрясти имущество кое-кого, как говорят уголовники, «устроить шмон» в тех лагерях, куда поступили прибывшие за последние месяцы осужденные из Сталинграда в лагеря Севера, — ответил Бирюков. — Почему именно Севера? Да потому, что почтовое отправление с анонимкой задержала военная цензура в одном из северных отделений связи.

— Ну а насчет именно «осужденных из Сталинграда», — сказал капитан, — на столь несложный вывод натолкнула информированность автора анонимки и насчет операции по вылавливанию дезертиров, и насчет задержания группы парашютистов.

— Короче говоря, — добавил Бирюкову — ножницы нашлись в лагере у того самого Афонькина, по прозвищу Боров, что стоял на стреме во время операции «Универмаг». Правда, он тут же отперся, что ножницы не его, так что этот факт еще требуется уточнить. Мы должны найти убедительные ответы по крайней мере на два вопроса; как попали эти ножницы к Афонькину и зачем он послал анонимку?

— На первый вопрос я, пожалуй, отвечу сразу, — сказал Сергеев. — И даже не я, а прежняя владелица ножниц, раз уж вспомнили Афонькина.

— Вы в этом уверены? — спросил Мещеряков.

— Думаю, что да… Дежурный! — приоткрыв дверь, крикнул Сергеев. — Разыщите, пожалуйста, на переправе медсестру Гринько и проводите ее сюда.

— На второй вопрос ответ тоже сам собой напрашивается, — сказал Бирюков. — Афонькина заставили. Самому Афонькину, думаю, глубоко наплевать, где будет Рындин, в воинской части, на фронте или на том свете. Но есть другие, заинтересованные лица, чтоб оказался он именно в лагере, где с ним легко расправиться, если не удастся вернуть «кровные деньги».

— За измену Родине в штрафбат или в лагеря не посылают — ставят к стенке, — сказал Мещеряков.

— Возможно, анонимщик переборщил в обвинениях для убедительности, но, если это Боров, нетрудно догадаться, кто его заставил отправить послание. Информацию о парашютистах и о вылавливании дезертиров Саломаха мог получить от самого Гайворонского, а задание в лагерь Борову Саломаха мог передать через своих «шестерок».

Сергеев подумал, что надо бы как-то успокоить Машу, чтобы не волновалась о Николае, но тут же решил, такой поступок Бирюков с Мещеряковым могут расценить превратно, как попытку подготовить подтверждение своей версии. К тому же Маша не должна знать о роли, какая отводилась в операции «Гайворонский» Николаю. Об этой роли он и сам только лишь догадывался.

Едва он так подумал, вошла Маша, увидев сразу трех начальников, остановилась у порога.

— Подойдите, пожалуйста, — пригласил ее Бирюков. — Что вы можете сказать об этих ножницах?

Маша подошла к столу, растерянно оглянулась на Бирюкова и Сергеева:

— Сонины… Сони Харламовой ножницы… Из нашей парикмахерской. Откуда они у вас?

— Да вот нашли… Не можете вспомнить, когда они у вас пропали?

— Конечно, помню. В тот день, когда мы с Соней пошли в военкомат, а за мной приезжали на машине, вроде от отца из эшелона — тот белобрысый Боров. Он и украл!

— А зачем? Только потому, что плохо лежали?

— Я уж и не знаю зачем. Может, подарить своей подружке? Но больше некому. У нас в парикмахерской никогда ничего не пропадало, особенно инструменты. Сначала мы на Борова и не подумали: зачем мужику маникюрные ножницы, а потом поняли — точно он… Мне можно их взять? Сейчас такие нигде не достанешь. Тем более что они Сонины.

— Немного позже возьмете, — ответил Бирюков, — как только закончим следствие. Спасибо. То, что вы узнали ножницы, очень важно.

— Спасибо и вам. У меня теперь это — единственная память о подруге.

Маша умоляюще смотрела на Сергеева, и он понимал, что спросить ей хотелось совсем о другом! «Что с Николаем? Какая связь между Боровом, ножницами и вызовом Кольки в СМЕРШ? Чего ждать после этого разговора?»

Ни на один из этих Машиных вопросов Сергеев не мог ответить, не имел права, тем более что Мещеряков его предупредил: «Преступление и наказание» Рындина должно выглядеть естественно и ни одному человеку нельзя даже догадываться об истинной роли, какая отводится Николаю.