– Спасибо за разъяснения, – сказал Пушкин.

– А то попробуйте, в самом деле? – радушно предложил князь. – У меня где-то Библия валяется, у вас на шее висит крестик, за осиновыми кольями пошлем лакея… В моем уединении живется скучно, и я был бы рад случайному развлечению…

Пушкин сердито молчал.

– Значит, решительно не хотите доставить удовольствие старику, гоняясь за мной с осиновым колом? Жаль, жаль… Ну, не смею неволить. Пожалуй, я и в самом деле дал промашку, не пригласив вашего пылкого и недалекого умом друга. Вот кто не заставил бы себя упрашивать, сходу взялся бы за дело…

Пушкин сказал холодно:

– Я полагаю, мы исчерпали темы, ради которых вы меня пригласили? Не позволите ли откланяться?

– Вы все-таки обиделись… – покачал головой князь. – Поверьте, я не имел намерения…

– Вздор, – сказал Пушкин. – Мне попросту не хочется терять с вами время. Предложения ваши меня не интересуют, а осыпать друг друга колкостями бессмысленно…

– Вы правы, – сказал князь уже серьезно. – Давайте-ка перейдем к делу. Вы ведь выслушали далеко не все мои предложения… Вам было сделано только одно, и вы от него отказались, а есть еще и другие…

– Того жe пошиба?

– Фи, как грубо… Давайте поговорим спокойно и рассудительно, как взрослые, разумные люди. Но сначала позвольте представить вам моего доброго друга, графиню Катарину де Белотти…

Сзади послушался шелест платья, и Пушкин резко обернулся – он не слышал, чтобы открывалась дверь, звучали шаги, но тем не менее женщина уже стояла в двух шагах от него, и он невольно поднялся, побуждаемый выучкой светского человека.

Графиня была ничуть не выше его, так что они смотрели друг другу прямо в глаза. Она выглядела не старше двадцати с небольшим и была обворожительна, как радуга на фоне расплывающейся серой хмари только что отгремевшей грозы: огромные синие глаза, уложенные в наимоднейшую прическу золотистые локоны, тонкое лицо, напоминавшее языческих богинь и библейских героинь с полотен Боттичелли, матовые покатые плечи, лебединая шея…

Сердце поэта оборвалось и упало куда-то, где не было ни дна, ни здравого рассудка.

Открыто глядя в глаза и улыбаясь, она требовательно протянула руку, и Пушкин, повинуясь тому же инстинкту учтивости, нагнулся к тонким пальчикам, унизанным кольцами с самоцветами поразительной величины, каких не постыдилась бы любая королевская сокровищница. Пальцы были теплые и пахли вербеной.

– Рада вас видеть, Александр.

Ее голос ни с чем нельзя было сравнить. Он был как мед. В нем можно было утонуть. Пушкин смятенно подумал, что именно так, должно быть, звучали голоса сирен.

Князь с едва уловимой иронией произнес за его спиной:

– Ну что же… Сдается мне, у вас нет ощущения, что вы держите в руке полуистлевшую кисть скелета? И прелестная Катарина ничуть не похожа на вставший из склепа труп…

Графиня сделала очаровательную гримаску:

– Князь, что за чушь вы несете? Какие склепы? Трупы?

– Я здесь совершенно ни при чем, – весело сказал князь. – Это наш гость отчего-то решил, что мы – то ли вставшие из гробов покойники, то ли тупые средневековые колдуны с мешком сушеных жабьих лапок и некрещеным младенцем под мышкой… Порывался даже меня перекрестить и читать молитвы…

– Князь, – укоризненно сказала девушка. – Ваши манеры на свежего человека действуют убийственно… Наш гость попросту наслушался глупых простонародных сказок, вот и все…

Она подняла ладонь Пушкина, на миг прижалась к ней щекой и послала ему прямо-таки завораживающий взгляд огромных синих глаз. Он изо всех сил пытался сопротивляться, но давалось это с трудом. Здесь, ручаться можно, не было никакого наваждения, чародейства, приворота – попросту она была прекрасна, как пламя, она была совершенна, и этомуне было возможности сопротивляться.

– Ну что же, перекрестите меня, Александр, – тихо сказала она. – Прочтите какие-нибудь глупые молитвы… Я ни во что не превращусь, вопреки известной тираде героя Шекспира, ни в труп, ни в чудовище, я останусь такой, как вы меня видите, потому что я и в самом деле такова… Милый юноша, неужели это все, что вы хотите со мной сделать – крестить и осыпать молитвами? Не разочаровывайте одинокую, скучающую, ветреную красавицу…

Он не мог высвободить руку, потому что не в состоянии был собрать для этого достаточно сил. Тонул в лукавой улыбке, в бездонных синих глазах, мелодичном и нежном голосе. Иезуит прав, смятенно, даже панически подумал он, стоя соляным столбом. Мы не можем с нимибороться в полную силу, потому что мы не более чем школяры, неопытные юнцы…

– Катарина, душа моя, – сказал князь, громко покашливая. – Оставьте молодого человека на какое-то время, мало вам разбитых сердец?

Она подняла брови:

– Но я вовсе не собираюсь разбивать ему сердце! Я же не настолько жестока… Кто сказал, что у него нет шансов?

– Проказница, – терпеливо произнес князь. – Вы прекрасно понимаете, о чем я. У нас еще не закончен серьезный разговор, а в вашем присутствии наш гость будет держаться скованно и вряд ли способен окажется к дельным умозаключениям…