Отто Блюммер решил всеми силами избегать передовой. В тылу легко отличиться, партизан, коммунистов можно ловить хоть каждый день. Пусть попробуют разобраться: действительно ли то был коммунист? Русских не так легко заставить говорить. В этом Отто убедился еще там, на Карельском фронте.

Да, здесь можно выдвинуться гораздо скорее. Вот, например, в Киеве, где он обосновался, ему удалось обнаружить целую еврейскую семью. Ее долго скрывали несколько русских. Участие в уничтожении иудеев и любопытно, и в то же время свидетельствует о крепких нервах Отто и его безупречном нацизме. Его вызвал находившийся в то время в Киеве сам Пауль Даргель, правительственный президент, первый заместитель райхкомиссара Украины Эрика Коха. Похвалив Отто за хорошее знание русского языка, Даргель предложил ему отпуск недели на две-три — поездить по городам и селам, познакомиться поближе с русскими обычаями, не обнаруживая знания русского языка.

Здесь, на Украине, Отто Блюммер чувствует себя, как рыба в воде. Местность богата, женщины красивы, не беда, что приходится поступать с ними по законам войны, установленным в армии фюрера. Низшая раса все равно обречена на гибель. Пришло время сделать все для того, чтобы жила и главенствовала высшая, к которой принадлежит и он, Отто Блюммер из Кенигсберга.

С удовольствием отправился обер-лейтенант Блюммер в поездку по Украине. Не захотел ехать на автомашине, взял обыкновенный мотоцикл с коляской. Так быстрее и во всех отношениях лучше — в коляске багаж, в седле он сам.

Желая оправдать «высокое доверие», Отто арестовал в Нежине троих подозрительных русских. При аресте он не задумывался, виновны ли? Важно то, что он бдителен и выполняет волю фюрера, очищая землю для германской империи. Тех полномочий, какими наделил его Даргель, было вполне достаточно, чтобы в оккупированных селах и городах безоговорочно выполняли все его приказания.

Последние несколько дней своего отпуска Блюммер решил провести в Прилуках.

Опухшая от голода, брела Надя Котко, прижимая к груди умирающую Свету. Шла, устремив вперед полубезумные глаза, с трудом передвигая распухшие ноги. Мучительное желание есть притупилось: уже больше трех месяцев изо дня в день — голод.

После страшной ночи, когда немцы убили сестру, а ее вместе с ребенком арестовали, Надя ни разу не была сыта. Тогда много их, русских женщин и стариков, под конвоем пригнали на товарную станцию, заперли в вагонах. Эта ночь отчаяния, криков, немецких ругательств и выстрелов была продолжением кошмара, начавшегося с приходом фашистов.

И вот в их вагон уже нельзя втолкнуть ни одного человека.

— Gans voll! — крикнул один из конвоиров, и Надя машинально перевела: «Совсем полно!» Поезд тронулся, и впервые за много дней Надя заплакала:

— Света, бедная моя девочка, это смерть!

Стоявший рядом пожилой человек ободрил:

— Думаю, оставят нас в живых. Будем помогать друг другу.

Страшно даже вспоминать об этой ночи…

Наконец, поезд остановился у разбитой платформы. Вагоны стали разгружать. Почти тотчас стало известно: впереди партизаны взорвали мост, и арестованных будут переправлять через реку на пароме. Упорно говорили о лагере смерти.

Во время разгрузки появились самолеты, на станцию посыпались бомбы.

— Наши! Наши! — пронеслось среди арестованных.

Откуда-то появились силы. Хотелось поднять руки, кричать: «Бейте проклятых фашистов, бейте!» Хотелось звать на помощь.

С ребенком на руках Надя стала пробираться под вагонами, уходить, от попрятавшихся конвоиров. Кругом стоял грохот, вздымались столбы огня. Всюду смерть. Надя так и не могла припомнить, как выбралась из этого ада. Пряталась в мусорных ямах, в разбитых вагонах. До следующего вечера просидела в полуразвалившемся кирпичном домике сожженного села. И маленькая Света, которая еще почти не умела говорить, словно понимая опасность, ни разу не заплакала.

Обойдя на рассвете село, Надя пошла прямо на восток.

В каком месте она находилась, какие города и села лежали на ее пути, — она не знала. Шла на восток, там было ее спасение…

Надя брела, упорно глядя под ноги: может, кто-нибудь обронил хоть маленькую корку хлеба?! Тянувшаяся вдаль серая проселочная дорога была пустынна. Надя не помнила, вчера ли была на хуторе, где ее избили полицаи, или это было уже неделю назад? Не помнила, когда в последний раз встречала людей. Да и не все ли равно? Лишь бы найти кусочек хлеба, пусть самый крошечный, накормить Свету и хотя бы ощутить во рту его вкус.

Дойти бы поскорее до какого-нибудь хутора, там сжалятся, дадут поесть. Только бы жила маленькая Света. Совсем, бедненькая, обессилела, даже стонать перестала… Маленькая Света — вот все, что осталось у Нади. Восьмимесячную Викторию она даже не сумела похоронить, когда девочка умерла от голода. А муж где-то на Карельском фронте, но о нем Надя редко вспоминала. Ошиблась в выборе. Как много оказалось у Пауля общего с его матерью — старой немкой…

Равнодушная к благоухающей степи, к теплому летнему вечеру, брела Надя. Один раз ее обогнала немецкая грузовая машина. На несколько минут пыль закрыла дорогу, а когда осела, впереди было все так же пустынно.