Еще и метель разгулялась не на шутку: ветер гнет черные деревья, швыряет в лобовое стекло снег. «Дворники» не успевают сметать его, как он снова налипает. Радует только, что подаренная братом «Тойота» в такую погодку — настоящая находка. Как и хмурый майор, поведавший, что Сорин — большой любитель зимней то ли охоты, то ли рыбалки, то ли всего скопом, поэтому зимние каникулы тот проводит за городом, в своей холостяцкой хижине. И даже адресом поделился, что несказанно радует. И теперь я упрямо пытаюсь выбраться из задохнувшегося «пробками» города.

По радио предновогодняя суматоха: все затаили дыхание в ожидании чуда боя курант. А я пробираюсь на своей «девочке» сквозь пургу и темные лесополосы, надеясь лишь на навигатор, который пока безошибочно направляет меня по неизвестным пригородам. Город остается далеко позади, стираются веселые студийные голоса и песни, и салон машины окутывает такая уютная тишина. Дорога впереди стелется белесой полосой, за окнами рычит ветер, сливаясь в одно тихое урчание с мотором. Постукивая пальцами по рулю, не отвлекаюсь от голоса навигатора, требующего ехать прямо еще пять километров, а затем свернуть налево.

Телефон оживает напоминанием, что до Нового года остается всего час. И, похоже, встречать я его буду в машине, в лучшем случае, потому что едва я сворачиваю с трассы, как родная «Тойота» увязает в снежной вате. Еще метров триста ползет, скорее, по инерции, и замирает, как вкопанная. Вот тебе и находка. Вдавливаю педаль газа в пол, но без толку — еще больше увязает. А снег уже не летит хлопьями, сыплется крупой. И верными ему друзьями — вой ветра, холод собачий и темень на сотни метров вокруг.

— Проклятье, — рычу, саданув ладонями по рулю, и попадаю аккурат по клаксону. Машина взвизгивает коротким сигналом. Дергаюсь от неожиданности и вписываюсь плечом в дверцу. Острая боль прошивает по самый локоть. — Чтоб тебя! — схватившись за ушибленную руку. Закусив губу, медленно растираю плечо, локоть. Под кожей колются невидимые иголки, растекаясь спасительным теплом по мышцам. Нужно срочно что — то придумывать, иначе куковать мне здесь до улучшения погодных условий. А оные, судя по нарастающему гулу извне, наступят нескоро. Перспектива замерзнуть в машине в лесной глуши — то еще удовольствие.

Есть вариант позвонить брату. Тот примчится мигом или на худой конец пришлет своего конюха. Не самый лучший вариант, но проще пару часов вытерпеть этого несносного мужика, чем торчать в этой глуши. К тому же можно включить полный игнор или просто притвориться спящей. Эх, была — не была.

Набираю номер брата. Длинные гудки тянутся, кажется, целую вечность.

— Ямпольский, слушаю, — хриплый голос пробирает до мурашек. Не принадлежи он моему брату — пропала бы.

— Ты что, спишь? — гляжу на яркие цифры на магнитоле: полдвенадцатого.

— Болею, — не соглашается он, прочистив горло. Голос звучит четче, но все с той же волнительной хрипотцой. Да уж, бедные девицы, попавшие под его обаяние.

— От горя или от радости? — поддеваю я, ненадолго забывая, где я и что мне, собственно нужна его помощь. Хотя с него помощник сейчас, как с меня принцесса Диана.

— От вселенской несправедливости, — вздыхает он. И не понять, то ли в шутку, то ли всерьез. — А ты чего звонишь, куколка? Случилось чего?

— Соскучилась, — улыбаюсь, понимая, что ничего я ему не расскажу и ни о чем не попрошу.

— Ну так приезжай. Будем болеть вместе.

— Э нет, братишка, — посмеиваюсь, наблюдая, как лобовое стекло затягивает снежной коркой. Картинка перед глазами радости не внушает. — У тебя лекарства никудышные.

— Права ты, куколка. Сиди — ка ты дома со своим глинтвейном, — упаси боги от такого дома, — и жуй…

Короткий стук у самого уха.

— Черт, — вздрагиваю, выронив телефон, и резко оборачиваюсь на стук. У водительской дверцы стоит мужчина в необъятной куртке. Капюшон натянут по самые глаза, а снизу лицо замотано шарфом. Только странных мужиков мне среди ночи не хватает. Нашариваю ладонью телефон, упавший между сидениями. Брат уже не на шутку разнервничался.

— Ко мне тут пришли, — перебиваю поток вопросов брата. — Повиси немного, ладно?

— Без проблем, — облегченно выдохнув, соглашается брат. А я опускаю стекло и сталкиваюсь с невероятно яркими синими глазищами. И первая мысль, как и тогда, при знакомстве: не бывает в природе таких ярких глаз, бездонных почти. Но они есть и смотрят тревожно. А потом широкая ладонь в перчатке отодвигает на затылок капюшон, опускает шарф. Обветренные губы изгибаются в полуулыбке.

— Баронесса и без кареты, — насмешливо. — Нонсенс. Миледи, где пажей растеряли, а?