Угораздило же меня пойти этим путем, чтобы как раз избежать встречи с богатыми мира сего, потому что в отличие от них обслуживающему персоналу, коим этим вечером была я, не полагалось прятать лицо под полумасками. А быть узнанной совершенно не улыбалось. Потому и хотела юркнуть через служебный, но там оказалось заперто, а ключи благополучно остались в машине на общей связке с «домашними».

Так и застываю на пятачке бренной земли, единственной среди льда и снега. А с главной аллеи дорожку расчистили. И спрашивается, на кой надо было выпендриваться? Ну узнали бы меня и что? Какое кому дело, что и где я делаю? К тому же не занималась ничем постыдным, просто оценщик. А всему брат виной. Не смог пойти со мной. И хоть я давно привыкла к таким действам, брат всегда спасал от ненужного внимания, сам никогда не прячась под маской. А меня вот до сих пор задевало мнение окружающих. Поток же гостей явно поиссяк, а я все продолжаю стоять, переступая ногами, в одном вечернем платье и ощущаю, как начинаю подмерзать. Но решиться идти дальше по идеальному катку вместо дорожки не могу. Ступор какой — то, не иначе. Так и стою, гипнотизируя лед, словно тот от моего взгляда растаять может. Бросаю короткий взгляд на крыльцо, до которого, в сущности, несколько метров, и замечаю мужчину, с явным интересом наблюдающим за мной. Приветливо улыбаюсь, ловлю его усмешку и вдруг принимаю очень глупое решение. Но какой — то кураж внутри вспенивает кровь, бесшабашно толкая на безрассудство.

Улыбнувшись весело, снимаю туфли, зажимаю в руке, под ноги бросаю свой клатч, с таким трудом подобранный именно под это платье, завязываю свободным узлом длинный подол и, оттолкнувшись одной ногой, второй скольжу по катку на клатче, успев порадоваться, что и телефон я оставила в машине, потому что разозлилась на брата. Но то ли мое невезение добралось до каких — то запредельных отметок сегодня, то ли еще что, но я не успеваю остановиться вовремя и, все — таки падаю, не в силах что — либо сделать, разве что зажмуриться.

Но вместо промерзшей земли я оказываюсь прижата к чему — то не менее твердому, но гораздо более живому, судя по рваному ритму у самого уха. И мужской запах, чуть горьковатый, но обволакивающий, тягучий заставляет теснее прижаться к мужчине, вдыхая его полной грудью, позволяя себе ощутить его на кончике языка, перекатывая. Зажмуриться, наслаждаясь. И вспомнить, как брат «нюхачкой» называл, потому что все нюхала: от одежды до еды, не притрагиваясь ни к чему, что вызывало раздражение. Этот аромат будоражит, дурманит.

И я ощущаю, как дрожь прокатывается по телу, вибрируя под кожей чем — то таким же тягучим. И как реальность размазывается, стирается, оставляя лишь этот запах и горячие ладони, обжигающие, щекочущие спину, пальцами пробегаясь по позвонкам. И это прикосновение такое легкое, невесомое, приятное. И я невольно трусь носом о мягкую ткань, словно щенок, получивший долгожданную ласку.

— Нравится? — хрипло и насмешливо в самое ухо.

Меня словно током прошибает. Я резко отшатываюсь, ощущая себя полной дурой, и снова едва не падаю. Но сильные руки держат крепко, как и пронзительный, но совершенно нечитаемый взгляд в обрамлении черной полумаски. И ответа ждет с усмешкой на полноватых губах. И на скулах щетина пробивается, и волосы чуть растрепаны, только в неверном свете уличного освещения не разобрать, темные или светлые.

Карина, соберись! Мысленно одергиваю себя от изучения незнакомца. Да какое там изучение — пялюсь просто, пожирая взглядом каждую его черточку. Сама толком не понимая, зачем оно мне. Как не понимаю, почему вдруг отвечаю со странной легкостью и все тем же куражом, разгоняющим пульс до запредельной скорости.

— До одури, — и снова делаю жадный вдох, пытаясь разгадать марку парфюма.

— Ничего не выйдет, малышка, — правильно разгадав мое намерение. — Ты таких еще не нюхала, — и как — то так делает акцент на последнем слове, что я вдруг ловлю себя на стойком ощущении дежавю. И от этого чуть более пристально вглядываюсь в его лицо. Но черта с два там можно что — то понять, даже если мы и знакомы. А с другой стороны, плевать! Еще ни от одного мужчины в моей жизни не пахло так…правильно, что ли. Будто я, наконец, нашла то, что давно потеряла. Любопытно.

— Тогда ты попал, Карабас, — продолжаю веселиться.

— Карабас? — удивляется он, переставив меня на ступеньку.

— Малышка? — в тон ему, совершенно точно не намереваясь ничего ему объяснять. Он лишь хмыкает в ответ, криво усмехнувшись, и вдруг опускается передо мной на колено.

В горле разом пересыхает, и песка щедро так насыпали, словно там внутри пустыня Сахара, как минимум. И волосы у Карабаса такие же, как тот песок. Рыжие с капельками воды в растрепанных прядях. Но прикосновение горячих пальцев к щиколотке разом вышибает все мысли. Он скользит пальцами по мягкой коже, обжигая, прожигая и плавя кровь. Добирается до подола, ловким движением распускает узел. Шелк скользит по обнаженным ногам, обнимает прохладой. Болезненно, невыносимо. На щеках вспыхивает румянец. А кожа такая чувствительная вдруг стала. Прикосновений жаждет. Везде. Его прикосновение. И мысли в голове дурные, прошивающие как током. И мне с трудом удается подавить предательскую дрожь. А пальцы Карабаса слегка приподнимают мою стопу и обувают в туфлю. И вторую. Но когда он поднимается, поставив мои обутые ноги на ступеньку, я закусываю губу, ощущая странное опустошение, словно меня лишили части меня.

— Похоже, это ты попала, малышка, — совсем близко. Его запах дурманит, а близость ощущается кожей. А я взгляд не могу поднять, тупо уставившись на собственные туфли, представляя сильные пальцы на тонких щиколотках. И жар колючей дрожью скатывается по позвоночнику, повышая температуру тела на пару градусов. Еще немного и лихорадить начнет. Наваждение какое — то. А в голове лишь его пальцы на моей коже. Везде. Ласкающие. Дразнящие. Дарящие удовольствие. Почему — то я не сомневаюсь — эти пальцы могут вознести на небо и разбить вдребезги.

— Карина, слава Богу, я тебя нашла! — звонкий голосок разрушает наше уединение, и я невольно шарахаюсь в сторону, словно застигнутая «на горячем». Карабас тихо смеется, не позволяя мне сбежать далеко. Его горячая ладонь держит крепко, и я ощущаю, как румянец заливает щеки.

— Что случилось? — неожиданно хриплым голосом спрашиваю у администратора всего этого действа, появившуюся из центральных дверей, бледную, с явной паникой во взгляде. Случилось что — то экстраординарное, раз Матильда так переполошилась. И мне это совершенно не нравится.