— После такой метели не найдут, — сказала она зачем-то, хлопнула себя по лбу и выскочила наружу.

То есть в дом, за оттаявшей лосиной ногой и за горшочком с гусиным жиром: никогда она не понимала, на кой он отцу, теперь вот дошло. На себе-то она всё зализывала, а отец часто мазал этим жиром то помороженное лицо, то какие-то ссадины. Помогало или нет, Люта не знала, но если очень сильно верить, неужто не поможет?

— На, грызи, зубы только не сломай, — сказала она и принялась мазать ему лапы. Хуже точно не станет...

Серый понюхал мясо, отвернулся и уронил голову — казалось, у него нет сил даже есть. Цепочка снова блеснула в тусклом свете, и Люта схватила ее, чтобы не потерять в густом меху.

— Погоди, я просто посмотрю...

Он зарычал еще громче и оскалил зубы, и Люта выпустила его.

— У меня есть похожее, — сказала она и сунула руку за пазуху, за изрядно потертым красным кожаным ошейником. — Папа надел его на меня, чтобы никогда не перепутать с другими волками. И я всегда надеваю его, когда перекидываюсь, и тогда папа будто бы еще жив... Понимаешь?

Неизвестно, понял ее чужак или нет, но подставил шею и позволил нащупать цепочку. Нет, не серебро это было, скорее уж, вороненая сталь. А что за значок на подвеске, Люта не поняла, никогда таких не видела.

— Спросить бы тебя, почему ты такой... — тут Люта хлопнула себя по лбу. — Полнолуние скоро! Ты мне скажешь, скажешь ведь?..

Чужак снова положил морду на лапы и прикрыл глаза.

— Не веришь. Слышал, как я говорила с охотником... Ну так он прикончил того самого, который маму мою убил и меня покалечил... Папа всю жизнь искал того оборотня, искал, а когда тот пришел, ничего не смог сделать, а охотник взял и застрелил...

Люта даже не поняла, что плачет: у нее всегда так было, просто льется вода по щекам. Ощутила только, что чужак лижет ее лицо и сам словно плачет, повизгивает тихонько.

— Папа сказал, нужно быть сильной, — всхлипнула Люта, и волчий язык снова умыл ее лицо. — И я очень сильная, так даже Трюдда говорит! Я могу жить одна, я любого зверя свалю... на медведя не пойду, наверно, но...

Она утерла слезы и вольчьи слюни рукавом и сказала твердо:

— Пойду, если надо будет. И убью.

Встала, отряхнула штаны от сена и добавила:

— Я закрою дверь на крючок снаружи, иначе ее ветром распахнет. Если надо чего, слева лаз наружу, сама копала. Подроешь, ты крупнее.

Охотник выбрел к ее хижине под утро, едва живой, и не пустить его — значило убить. Нельзя тут не впустить путника, кем бы он ни был.

— Д-думал, об-бморозился, — сказал он, протянув руки к очагу.

«Обморозился — не дошел бы», — подумала Люта, отпихнула от огня и протянула варежки. Сама вязала, как Трюдда научила, вышло косо... да еще по великанской мерке — точно на мужскую ногу налезли. Не отцовские же носки ему давать! Самой пригодятся!

— А ты чего тут опять? — спросила она.

— Ты будто и не рада меня видеть, а?

— Я никому чужому не рада. Так и не поймал того серого?

— Погоди, я объясню, — поднял руки Айлан. — Только дай поесть чего-нибудь.

— Чего-нибудь денег стоит. Или моего дня в лесу. Есть чем заплатить?

— Найду, — мрачно ответи Айлан. — В мешке кошелек... Э, куда полезла! Сам достану!.. Ну, как пальцы гнуться начнут...

Они молча сидели у огня, а Люта думала о странном волке там, в сарае, потому и прослушала начало рассказа.

— А? Что? — встрепенулась она.

— Сначала спросила, теперь уснула?

— Я не уснула. Скажи снова.

Под ее немигающим взглядом Айлан вынужденно повторил:

— Ты же знаешь, я охотник на оборотней. И не тверди, что луна только растет! Это... Ох, не надо бы тебе этого говорить!

— Ты всегда можещь меня убить.

— И всю деревню вырезать? Будто тебя там никто не знает! — Айлан посмотрел на нее в упор и осекся. — Ладно... Слушай, в общем, и дай чего-нибудь перекусить, прошу! Заплачу я тебе, не смотри так...

Он ел сыр, заедал сухарем и рассказывал.

Далеко-далеко отсюда, так, что даже с самой высокой сосны не видать, жили-были князь с княгиней. Родились у них два сына — рост в рост, волос в волос, голос в голос. Только одного поранил на охоте волк, и непростой...

— И всем было всё равно? — спросила Люта.

— Да... он второй родился, не наследовал бы. В полную луну его, конечно, запирали в подвале, но он не выл даже. Молча сидел. Это потому, — добавил Айлан, — что его наставник сказал: какой ты мужчина, если скулишь, подобно щенку?