«Посмотри, Хлоя, ростом я выше Дафниса. Он козий пастух, а я – волопас; занятие мое настолько же благороднее его, насколько вол больше козла. Я бел, как молоко; волосы мои белокуры, подобно колосу, ожидающему серпа. Кормила меня собственная мать, а не коза. Он же мал ростом; без бороды, как женщина; черен, как волк. Он пасет козлов, а от них дурно пахнет. Он так беден, что и собаки не прокормит. Говорят, Дафнис сосал вымя козы: вот почему он и вышел козленком!»

После этих и других подобных речей волопаса Дафнис заговорил в свою очередь:

«Правда, коза вскормила меня, так же как Зевса. Я пасу коз и не променял бы их на самых больших из его коров. Запах козлиный ко мне не пристает, как и к богу Пану, у которого, однако, большая часть тела козлиная. Сыр, полу-белый хлеб, светлое вино – вот мое сельское богатство. Большего не нужно мне. Я – безбородый, как бог Дионис; я черен, как цвет гиацинта. Но ведь бог Дионис выше сатиров, гиацинт благороднее лилий. Даркон рыж, как лисица; борода у него, как у козла; он бел и толст, как жены городские. Если ты поцелуешь меня, то встретишь губы, а у него щетину, которая покрывает ему весь подбородок. Вспомни, Хлоя, что и тебя вскормила овца, а между тем ты прекрасна!»

Хлоя дольше не могла терпеть. Гордясь его похвалой и давно уже сгорая желанием поцеловать Дафниса, вскочила она и обняла его. То был поцелуй простодушный и безыскусственный, но воспламенявший сердце. Даркон, опечаленный, убежал и решился прибегнуть к другому средству, чтоб утолить свои желания. А Дафнису казалось, что его не поцеловали, а укусили. На одно мгновение сделался он унылым и задумчивым. Иногда вздыхал, сердце билось неудержимо, и он не мог победить волнения. Ему хотелось смотреть на Хлою, но, когда он подымал глаза, лицо его горело от стыда. И в первый раз заметил он с восторгом, что волосы у нее белокурые, глаза большие, как у телки, и кожа белее козьего молока – как будто он только что прозрел, а до тех пор был слеп. Теперь, поднося пищу ко рту, он едва отведывал; когда пил, едва касался губами краев чаши. Был тих и мрачен – некогда более говорливый, чем полевые цикады. Был неподвижен – некогда более резвый, чем козы. Стадо было забыто; флейта лежала, беззвучная. И лицо его побледнело, как травы на полях во время зноя. И когда она уходила и он оставался один, то говорил про себя, будто бредил:

«Что сделал со мною поцелуй Хлои? Губы ее нежнее роз, прикосновение их слаще меда; а между тем ее поцелуй больнее пчелиного жала. Много раз целовал я козлят моих, много раз целовал я только что родившихся овечек Хлои и даже теленка, подаренного ей Дарконом. Но этот поцелуй совсем не то: дыхание мое прерывисто, сердце бьется, душа изнемогает; а все-таки я хотел бы еще раз поцеловать ее. О злая победа! О страшная болезнь, которой я и назвать не умею! Не отведала ли Хлоя ядовитого напитка, прежде чем меня поцеловать? Но почему же она не умерла? О, как поют соловьи! Как пестреют цветы! А я уже не плету венков. Фиалка и гиацинт распускаются, а Дафнис увядает. Кажется, скоро Даркон будет в самом деле красивее меня!»

Так вздыхал и томился бедный Дафнис, не посвященный в таинства любви. А между тем Даркон, пастух быков, влюбленный в Хлою, воспользовавшись тем временем, когда Дриас сажал дерево рядом с виноградной лозой, поднес ему несколько кругов сливочного сыру и сказал, что это подарок на память об их старинной дружбе, которая началась в те дни, как Дриас также ходил со стадами на пастбище. После такого вступления завел он речь о замужестве Хлои, обещая Дриасу, в качестве богатого пастуха, много прекрасных и ценных подарков – пару волов для пахания, две пары пчелиных ульев, пятьдесят яблоневых черенков, кожу бычачью для выделки обуви и каждый год прекрасного теленка, отнятого от матки. Дриас, соблазненный обещаниями, едва не согласился и не ударил по рукам. Но потом, сообразив, что молодую девушку ждет более завидная участь, и боясь навлечь на себя гнев неизвестных родителей Хлои в том случае, если бы истина открылась, не посмел согласиться на брак, попросил у Даркона извинения и отказался от предложенных подарков.

Потерпев во второй раз неудачу и отдав без всякой пользы свои лучшие сыры, Даркон решил овладеть Хлоей насильно, когда она будет одна. Заметив, что они водят стадо на водопой по очереди – один день Дафнис, другой – Хлоя, придумал он хитрость, достойную пастуха. Взял шкуру большого волка, которому некогда бык, сражавшийся во главе стада, распорол брюхо рогами, и, накинув себе на плечи, завернулся в нее с ног до головы: руки вдел в передние лапы, в задние – ноги до пят, голову вложил в волчью морду, как воин в шлем. Таким образом нарядившись и сделав все, чтобы походить на волка, он спрятался вблизи источника, куда овцы и козы каждый день приходили с пастбища на водопой. Источник протекал в глубоком овраге, и кругом были заросли терновника, кустов ползучего можжевельника и чертополоха; здесь мог спрятаться настоящий волк. Даркон притаился и, выглядывая, ожидал часа, когда стадо приходит к источнику. Он рассчитывал сперва напугать Хлою волчьей шкурой, потом броситься на нее и без труда овладеть ею.

Прошло некоторое время, и Хлоя появилась: она вела стадо к источнику и была одна. Дафнис в это время срезал нежные побеги молодых ветвей, чтобы дать их козлятам дома, после пастбища. Псы, стражи коз и овец, следовали за нею. По своему обыкновению, нюхая воздух, учуяли они Даркона, который шевелился в кустах, приготовляясь напасть на девушку, и, залаяв с яростью, бросились на него, как на волка. Прежде чем, растерявшись от неожиданности, он успел вскочить, собаки окружили его и впились зубами, стараясь прокусить волчью кожу. Ему стыдно было открыться, и, охраняемый шкурой, которая скрывала его, он сперва не выходил из кустов и молчал. Но когда Хлоя, уже немного оправившись от испуга, закричала и позвала Дафниса на помощь, когда собаки, разорвав кожу, впились ему в тело, он стал из всей силы кричать, умоляя о помощи молодую девушку и Дафниса, уже подбегавшего к ним. Скоро успокоили они псов обычным свистом; потом отвели к источнику бедного Даркона, у которого бедра и плечи были искусаны. Омыв кровавые следы собачьих зубов, перевязали раны жеваным листом вяза. И такова была их невинность в отважных хитростях любви, что они сочли все это за сельскую шутку. Не думая сердиться, старались даже утешить его и перед тем, чтобы расстаться, прошли с ним часть дороги рука в руку.

После такого опасного приключения Даркон, спасенный не из пасти волчьей, по пословице, а из псиной, пошел залечивать раны. Дафнису же и Хлое стоило немалого труда собрать до ночи коз и овец. Испуганные волчьей шкурой, встревоженные лаем собак, одни вскарабкались на вершины утесов, другие рассеялись в долине до самого моря. А между тем они привыкли слушаться голоса, весело прибегать на звук флейты и даже собираться, когда хлопали в ладоши. Но волк так напугал их, что они все забыли. Дафнису и Хлое пришлось отыскивать их по следам, как зайцев. Когда же наконец они загнали их в овчарню, – в эту ночь, первый раз, после многих дней, оба уснули глубоким сном и в усталости нашли лекарство от любви. Но когда утро забрезжило, снова начались те же мучения – та же радость свидания, та же печаль разлуки. Они тосковали, хотели чего-то и не знали – чего. Знали только, что причина страданий – для нее ручей, в котором он купался, для него – поцелуй. А время года еще более воспламеняло их сердца.