— Анчар, ну куда ты столько трескаешь, — прокомментировал я габариты кота. — Скоро приличную кошку не догонишь, придётся мне приносить тебе какую-нибудь замухрышку с репьями на хвосте.

Кот раздражённо начал вилять кончиком хвоста. Не нравится ему, когда правду в морду говорят.

— Ладно, — успокоил я его. — Может оно и лучше, если ты дома будешь сидеть. А то получится как у одного моего знакомого из станицы. У него тоже был кот. Но озабоченный был, ужас. Так пристрелили его, после грандиозного скандала с соседской болонкой.

Анчар зло мяукнул и подорвался бежать, только его и видели. Вот так бросил меня одного, друг называется.

Дедов аппарат добросовестно выдавал продукцию, только внимательно следи за всеми параметрами производства, и не зевай. Сегодня брага у меня была из старого несъеденного варенья. Посмотрим какое качество будет у этого напитка. Отделив головы и хвосты, я занялся добавлением присадки. Маленький красный шарик бросил в свежий ещё тёплый напиток. Жидкость окрасилась в радикальный фиолетовый цвет. И кто такое пить будет. Голимый денатурат. С таким цветом самогонку будут пить только алкаши, которым уже всё равно, что пить. Но после того, как я по заветам деда покрутил жидкость серебряной ложкой, напиток принял совсем уж фантастический цвет: фиолетово-зелёный. Вот горе какое. Наверное, и дед бы не смог такому чуду дать название. Но делать нечего. Мне самому придётся сейчас на себе испытать все прелести этого напитка. Перелив жидкость в плоские фляжки, и рассовав их по карманам, я приготовился к путешествию в иные миры. Теперь я был умнее, дополнительно взял с собой котомку, куда буду складывать трофеи. Чтобы соответствовать традиции, я с лабораторной мензуркой вышел во двор. Глубокая ночь, хутор спит, кошки только не спят — у них ночь, это время охоты и любви.

Благословясь я выпил напиток из мензурки. Вкус у конкретно этого напитка был не очень, но и градус не чувствовался. И больше ничего не происходило. Так же кругом ночь, и я стою и чего-то жду. Огляделся. Взор зацепился за дедову косу, которую я ещё днём прислонил к стене летней кухни. Хотел её "отбить" чтобы была острее, как учил дед, но что-то меня отвлекло, и я про неё забыл. Так и стоит сельхоз инструмент неприкаянный, что не порядок. Только я взялся за косу, как кругом резко сгустилась кромешная тьма. Я резко дёрнул сельскохозяйственным инструментом, и коса со свистом разрезала пространство. Естественно, я вместе с косой вывалился в соседнее пространство. От меня, как и в прошлый раз, также клубами шёл чёрный дым. Но теперь я ещё и с косой был. В этом пространстве был день, что радовало, но не радовало сама обстановка, куда я попал. Я очутился в каком-то неглубоком, но зелёном овражке. Кругом меня рядами лежали окровавленные трупы, одетые в военную форму. Метрах в десяти два организма, тоже одетые в униформу времён первой мировой войны, но с белыми фартуками, на которых были пятна крови, с носилок выкладывали очередной труп. Не далеко стояли большие белые палатки, украшенные красными крестами. И я весь такой в дыму с косой в руке, а кругом трупы. Надо было срочно определяться со своим статусом и искать местные трофеи.

— Слышь, ребята, — вежливо обратился я к санитарам. — У вас что здесь, война? Или эпидемия какая вдруг приключилась? Откуда так много покойников?

Санитары медленно повернули головы на мой вопрос. Один, который постарше выглядел, икнул, схватился за сердце и упал на землю. Вот же впечатлительный какой. Другой, который моложе будет, отшатнулся, зацепился ногой за покойника, которого они выгружали с носилок, и грохнулся на задницу, прямо на этого покойника. Вот же какой неуклюжий. Он что-то выкрикнул, но слова от ужаса застряли у него в глотке. Бедняга, сидя на заднице пытался отползти от меня.

Плюнув на таких впечатлительных санитаров, я прямиком направился к палаткам. Зашёл в ближайшую. Это была военно-полевая операционная. Стоял операционный стол, на котором лежало истерзанное тело раненого воина. Над этим телом склонился пожилой военный врач, халат которого, напяленный на форму, был радикально залит кровью. Рядом стояли эмалированные тазы, в которых находились окровавленные куски человеческих тел. Здесь же стоял и стеллаж, на котором были хирургические инструменты и склянки с лекарствами. Чем стерилизовались инструменты было решительно непонятно. Может кипятком, вон какой у них огромный медный чайник стоит на тумбочке. Пожилому хирургу ассистировали крепкий санитар и худенькая медицинская сестра. Санитар и медсестра меня увидели первые. Санитар, хоть и был здоровый дядька, но не выдержал картины, когда в палатку заходит существо в чёрном дыму и с косой. Да и мой дым был очень уж едкой субстанцией, когда он коснулся ткани палатки, то та истлела прямо на глазах. Санитар что-то пискнул и бросился бежать мимо меня наружу из палатки. А худенькая медсестра была молодцом, только плюхнулась на колени и зашептала молитву. Меня же интересовали, как всегда, склянки с веществами, а они были только на полке. Вот туда я и направился. Всё, что походило на химию, я сгрёб в свою котомку. Вот за этим увлекательным занятием меня и застал обвернувшийся пожилой хирург. Вот что значит старый, всё на своём веку повидавший, человек. Он не стал падать в обморок, а что-то спросил меня. Я естественно не понял их языка. Хирург показал мне на раненого и на себя, дескать, ты за ним, или за мной? Типа, кто тебе нужен? Ага, делать мне больше нечего, как умерщвлять раненых солдат или старых врачей. Чем бы отблагодарить этих людей? Может хоть антисептик им сделать? Я посмотрел в чайник, в нём явно была кипячёная вода. Вот туда-то я и вылил самогон из своей фляжки. Больше здесь мне делать было нечего, что-то химическое я затрафеил в этом мире, пора и честь знать. Я гордо удалился из палатки, на прощание добив своим дымом ткань на входном пологе окончательно. Наверное, у меня ещё было несколько минут, чтобы попутешествовать по этому воинственному миру, и я пошёл рядом с трупами солдат на выход из этого скорбного оврага. Выбравшись из оврага на возвышенность, я огляделся. Да, это явно была передовая позиция фронта. Включив усиленное зрение, я рассмотрел в нескольких километрах траншеи и проволочные заграждения. В этом месте велась вялая ружейная перестрелка между противниками, а в километрах двадцати отсюда, даже слышалась канонада. Через пару минут моё истечение дымом значительно ускорилось, и моя чёрная тушка полностью растворилась в местном небе.

Нет, такие кратковременные путешествия в другую реальность, это не совсем то, что я хотел. Вот если бы мне дали хотя бы день провести в иной реальности: осмотреться, тщательно выбрать экзотические материалы, с аборигенами пообщаться, перетереть с ними за жизнь. А то пришёл в иной мир, похватал, что под руку попалось, и убрался восвояси. Да и местный народ как следует напугал, наверное, своей косой. Но, не бросать же дедов инструмент, где попало.

— Разрешите, Ваше высокопревосходительство, — в кабинет академика Минца протиснулся его личный секретарь Герц.

Герц внёс в кабинет поднос с двумя чашечками ароматного кофе и с тарелками, на которых были горкой наложены свежайшие круасаны из дорогой столичной кондитерской.

Кофе и круасаны предназначались не так шефу, как главному редактору столичной вечёрки, можно сказать рупору императорской власти. Главный редактор этого почтенного издания заявился, хоть его не ждали, к академику лично по случаю награждения оного высшей государственной наградой за выдающийся вклад в медицину империи, да и всего остального мира. Теперь главный редактор, пригубив замечательный напиток, хотел от хозяина кабинета, чтобы тот написал несколько строк о себе, так как в данном издании намечается целый разворот посвящённый столь выдающемуся человеку, как академик Минц, который удостоился столь великой награды из рук самого императора.

Герц незаметно удалился, следуя кивку хозяина. На лице секретаря застыло выражение исполнительного и недалёкого лизоблюда. Такую роль отыгрывал Герц, хотя Минц знал, что этот человек является целым ротмистром корпуса жандармов и специально приставлен к академику. Эту секретную информацию выдал Минцу сам канцлер империи, который был по гроб жизни обязан выдающемуся хирургу. Да, вот теперь с такими сливками общества знался академик. Теперь у него были все мыслимые и немыслимые государственные награды, он являлся почётным членом ряда зарубежных академий, и даже имел чин действительного тайного советника. Выше был только канцлер и сам государь-император. Но сам Минц больше всего ценил должность главного хирурга государства.