Все заметно робели перед ним, только что освобожденным рабом. Все были празднично одеты, откровенно его боялись и умирали от любопытства увидеть лучшего драага страны. И он сам робел перед ними. Варг забыл, как надо общаться с людьми... Что надо говорить, когда здороваешься? Что, боги, надо делать с этими женщинами: целовать, наклонять голову? Ему надо родиться заново. Как нужно стоять, сидеть? И чем это так пахнет? От этого запаха у него закружилась голова. Он вспомнил! Утка — он не ел ее целую жизнь... жизнь за решеткой. У него было две жизни...

К счастью, Ивар прекрасно руководил происходящим: развел всех по местам, перезнакомил, подавал руки, сводил губы и щеки для поцелуев, подводил, уводил. И когда Варг откинул голову на край ванны и высунул наружу не помещающиеся в емкости большие ноги, он вдруг поймал себя на том, что улыбается. «Я счастлив», — подумал и тут же испугался. Нет, это не может быть счастьем — это просто свобода... Он забыл, что существует еще что-то, кроме смерти и страданий... Куда делась его ненависть? Он захотел снова почувствовать ее рядом с собой, а себя с ней, с этим наблюдателем со стороны, холодно оценивающим происходящее, но не смог.

В дверь просунул голову Ивар:

— Я тут тебе одежку положу чистую. А эту я, наверное, выброшу...

Было далеко за полночь. Женщины отправились спать, мужчины сидели на пороге. Ивар курил трубку и предложил ее Варгу, но тот отказался. Он боялся и есть, и пить, опасаясь, чтобы с непривычки его не подвели желудок и голова. Внимательно слушал собеседника.

 — Несколько дней назад я вернулся домой позже, чем обычно. Засиделся в таверне после работы с друзьями. Возвращаться после захода солнца становится все более и более опасным, столько отребья развелось кругом. Но меня в Вандервилле каждая собака знает. Я могу с гордостью сказать, что имею хорошую репутацию. Меня уважают богатые и побаиваются бедные. У меня ничего нет, кроме дома у моря и пяти женщин в нем. Да и с них нечего взять, кроме прелестей младшей дочки, которая и так готова себя отдать первой встречной собаке, — Ивар горько усмехнулся.

Варг не шевелился. Во что превратилась страна! Шлюхи, воры, убийцы, шатающиеся банды... Он помнил другой Валлас.

— Свет в доме не горел, мои уже спали, — продолжал Ивар. — У стены дома лежала тень. Я еще подумал, что выпил больше чем следует, и замешкался перед тем, как войти в дверь. Фигура в капюшоне соткалась прямо из воздуха. Ты знаешь, я не верю ни в богов, ни в демонов. Всю жизнь я проработал с гладиаторами. При мне взывали ко всем богам мира и накладывали самые страшные проклятия. Ничего не срабатывало. Ни небо, ни бездна никогда не отзывались. Есть уличные фокусники, есть мошенники, владеющие тенями и светом, и чем-то, чему мы пока не знаем названия. Я не верю ни в магию, ни в колдовство. Я верю, что есть просто что-то, чего основная масса людей не знает, и это что-то можно заставить служить человеку. Так вот, тень соткалась в высокую фигуру... Я даже на какую-то минуту испугался, но тут же выругал себя. Попрошайка, больной, сумасшедший — мало ли кто шляется по нашим дорогам! Потом я понял, что собака не лает. На ночь я всегда спускаю ее с цепи, и женщины в мое отсутствие делают то же самое.

Здоровенный пес размером в пол-льва навострил уши, словно понимая, что говорят о нем. Варг приподнял сплетенные пальцы рук и коснулся жесткой нечесаной шерсти. Почувствовал горячий, гладкий язык...

— От него есть какая-то польза?

С момента его появления у Ивара пес не издал ни звука, но когда они вышли побеседовать наружу, пришел и лег в ногах бывшего гладиатора. Варг не помнил, чтобы ему встречалось более спокойное животное.

— В тебе есть нечто, чего нет в других людях и животных, — очень серьезно сказал хозяин. — Какая-то сила. Да нет, сильных людей много. В тебе есть больше, чем сила — власть.

Варг усмехнулся. Смешно было слышать это слово, обращенное к нему.

 — Я знаю, знаю. Ты сидел на цепи, тебя били, унижали и выставляли против медведей и тигров на потеху черни. Но в тебе есть что-то, что обеспечивает победу. И даже звери боятся тебя...

Варг вспомнил, как девушка на арене положила руку на голову льва... Животных, разгуливающих ночью по цирку, регулярно меняли — завели такой порядок после случая с медведем, прирученным им. Зверь отказался бороться, когда его вывели сразиться с ним, а подошел и лег у ног.

Медведь позже погиб от меча Эрды. Варг после этого старался не общаться с чернокожим, да и тот не особо навязывался. Сейчас грозный гигант лежит недвижим... Жалеет ли он о ком-то из своих поверженных и убитых товарищей так, как об этом звере?

Эта тема была неприятна, и Варг вернулся мыслями к прерванному разговору:

— Кто это был?

— Эрланд. Я никогда не сталкивался с ним лицом к лицу, никогда не разговаривал. Я просто знал его, как и все его знали. Он всегда ходил пешком, со своим крючковатым деревянным посохом. Ни разу не видел колдуна ни на лошади, ни в повозке. И я присутствовал на казни, когда его лицо лизали языки пламени. Он смотрел в небо — не кричал, как другие, не проклинал врагов... Потом тело обмякло, и пламя поглотило его. Я даже разговаривал с палачом, который вывез останки...

— Ты уверен, что сожгли его?

— Да, уверен.

Варг расцепил сплетенные пальцы и хрустнул суставами, сказал очень тихо и медленно:

— Иногда смерть, особенно публичная, является всего лишь постановочным актом — для людей, для потомков, для истории...

Ивар задумался, вглядываясь в лицо Варга, освещенное луной.

— Кто ты? Варг ведь не настоящее твое имя. Откуда ты? Что было с тобой до того, как ты был пленен?

Как много раз ему задавали эти вопросы! Он никогда не отвечал.