Но у меня всё как-то не получалось и не получалось по-быстрому заскочить в ту страну Счастливого Будущего и всё там выведать насчёт Зинаидиной судьбы; я всё откладывал и откладывал это простенькое мероприятие, дожидаясь подходящего момента, когда появится свободное время для таких путешествий, когда меня посетит вдохновение и осчастливит настроение… Тяжёлая же работа в мединституте и обстоятельства моей личной жизни самым активным образом препятствовали этому.

Мы ожидали ребёнка и по такому случаю тихо и незаметно, безо всякой торжественности зарегистрировали свой брак официально. Любви особенной вроде бы и не было — это верно, но верно и то, что была какая-то тяга друг к другу. Меня совсем не обременяло то, что Валентина ничего не смыслит в латыни и вообще — очень неразговорчива; я по-прежнему почти ничего не знал о её прошлом; её же, видимо, тоже мало заботило то, что она никогда не разберётся во всех моих тайных мыслях. Почему-то нам просто хотелось быть вместе — молча и спокойно, но вместе.

В скором времени моя мать уговорила меня выбраться и проведать-таки её старшую сестру, которая осталась одна после смерти мужа и жила теперь на окраине Ростова в частном доме с видом на Дон прямо из окон и с непривычно большим для нашего города приусадебным участком.

Старушка приняла меня ласково и высказала такое пожелание: хочу, мол, прожить остаток жизни не в одиночестве, а среди своих людей, которые не обидят и не бросят в беде. И ничего, что будет ещё одна хозяйка, и ничего, что в скором времени дом наполнится детскими пелёнками, плачем или смехом — оно так даже и веселей будет. Переезжай поскорее.

Я согласился и стал готовиться к переезду.

На новом месте самая неприятная вещь заключалась в том, что я ничего не смыслил в земледелии и вообще в хозяйстве. «Ну вот я и дожил, — с досадой на самого себя думал я. — Судьбу звонких придыхательных в италийских языках проследил во всех подробностях, а в земле ковыряться не научился!»

Между тем, дом с прилегающим к нему садом располагался на бугре, что доставляло массу неудобств. Однако же эти неудобства и послужили когда-то причиной того, что это чересчур обширное владение даже и в самые суровые годы советской власти, никто не мог уменьшить. Конечно, битва против приусадебных участков велась несгибаемыми борцами за чистоту идеи мужественно и бескомпромиссно. Но сюда она почему-то не доходила даже и в виде отголосков. Обширный обрыв, заросший ежевикой, так хитро располагался, что в суровые времена от него очень легко можно было отречься и выдать его за ничейную землю. Причём без риска, что её захватит кто-то другой. Однако же при желании этот кусок склона столь же легко можно было отгородить получше и вернуть назад. Что и было сделано ещё в кои-то времена и без моего участия. Но на данный момент ограда сильно обветшала, и вот чем я сейчас занимался: укреплял забор и делал его непроницаемым для любителей забираться в чужие сады. Занятие было почти бессмысленным, ибо заросли ежевики и без того делали этот отрезок границы неприступным. Но хотелось позаниматься хозяйством и показать себе и другим: я — настоящий работник и на своей собственной земле сумею распорядиться своим собственным хозяйством.

Для себя я сделал такое открытие: важна не сама работа, и даже не её конечный результат важен, а важно то, что я думаю о ней. И то, что я чувствую, занимаясь ею. А чувствовал я на высоком правом берегу Дона одно: я — наконец-таки стал серьёзным человеком и занимаюсь чем-то жизненно важным. Прекрасно понимая, что вся моя работа — это прежде всего развлечение или даже наркотик, а уже во вторую очередь нечто практически нужное, я всё же отдавался физическому труду так, как будто это и есть самое главное в жизни…

А как же быть с труднопереводимыми местами из латинских текстов, как же быть с моим открытием о происхождении звонких придыхательных в италийских и других индоевропейских языках? Ведь я единственный в учёном мире, кто раскрыл эту тайну до конца! Неужели же теперь всё бросить? — Нет, конечно. Для меня моя латынь и другие древние языки — это так прекрасно, как мало что другое на свете, и с этим я не расстанусь никогда. Так теперь и буду жить — и с тем, и с этим…

Между тем, доски и стройматериалы для моей затеи стоили очень дорого, но я вдруг проявил несвойственную мне изворотливость и самым неожиданным образом нашёл место, где всё это и многое другое можно было покупать почти задаром.

Мой старый друг по университету — литовец Сашка Мантас, с которым мы когда-то хотели написать работу о сходстве и различиях литовского и латинского языков, да так и не написали, был человеком незаурядным — с тремя высшими образованиями: лингвистическим, философским и математическим. После распада Советского Союза он хотел было вернуться в свою Литву, но там такие дюже умные не требовались, и он так и не смог вернуться к себе на родину, и тогда на почве безработицы и полной безысходности он после долгих приключений пристроился сторожем на одном очень интересном складе, затерявшемся в непроходимых дебрях безумной ростовской планировки.

Хозяева склада два-три раза в неделю привозили и сваливали туда как мусор, безо всякого учёта громадное количество труб, металлических конструкций, досок, брёвен, кирпичей и много чего ещё. Говорили, что собираются строить на этом месте какой-то заводик.

Мантас же был доктором наук не только по названию: он и впрямь кое-что соображал.

Очень скоро он вычислил, что всё это складское изобилие имело происхождение более чем подозрительное: никто ничего не записывал, никто ничего не учитывал; зарплату (грошовую, конечно же) выдавали очень просто: вынимали деньги из кармана и — на, бери! И ни расписок, ни ведомостей, ни трудовых книжек, ни налоговых отчислений… (Так же было и при приёме на эту работу — у него тогда даже и паспорта не спрашивали; просто спросили, как зовут, оглядели с ног до головы и увидели, что человек интеллигентный и нуждающийся, вот и всё.) Судя по всему, никакого заводика никто строить пока не собирался…

Несколько раз Мантас проверял: а что если немножко уменьшить количество досок или швеллеров — и что тогда будет? Выяснил: кроме того, что месячный заработок многократно увеличивается, ничего больше не будет. Надо только действовать умеючи и не жадничать. А то всё ж таки заметят, и тогда и убьют, не спрашивая фамилии, и закопают так, что никто не отыщет.

Вот так-то оно и получилось, что ремонт тёти Нюсиного дома и обустройство приусадебного участка не легли на меня совсем уж непосильным бременем.