– И попробую, – Виктория заливалась смехом на весь покой. – Ты скотина, ты меня не любишь.

– Не люблю, – он вновь сделал вид, что спит.

– А я знала, знала… Пусть будет проклят тот день, когда я встретила тебя, – женщина посмотрела на меня не пронзительно, но с готовностью чем-то поделиться.

– Полгода назад, летом встретились – и всё, не можем расстаться, – Владимир тоже принялся смеяться.

Они посмотрели друг на друга с нежностью.

Полагаю, ей доставалось неплохо и от любовника, и от младшего брата, но она не переставала пить.

– Вот приехала ты с командировки – человек человеком, а сейчас! Страшно смотреть на тебя.

– Так и не смотри, – она вновь захохотала во весь свой хриплый голос, точно старая ведьма. Тощая, кто знал, в чём теплилась её душа…

– Не ругайтесь! – промолвила не без доброй улыбки я. Мы со студенткой Горного переглянулись.

Женщине понравился сей призыв, она чувствовала себя царицей, ей хотелось слезть с этих несчастных носилок на колёсиках, но всё никак не удавалось.

Показался травматолог.

– Это за тобой, – мужчина понизил голос.

– Хочешь, чтобы мне больно сделали?

– Хочу, чтобы тебя здесь оставили на недельку, хотя бы на сутки. Семья хоть отдохнёт.

Он говорил много и грубо, но в глазах обоих не проходила настоящая нежность. Я устроилась поудобнее – всё происходящее благодаря поздней ночи казалось театром. Передо мной разыгрывали банальную пьесу, но я верила, и не потому что хотелось, а потому что не могла не верить, столь талантливо подошли к своей работе немолодые актеры.

Её не без усилий увезли. Последними скрылись в комнате её чёрные носочки. Оттуда исходило:

– Мне больно, больно. Оставьте, прекратите.

Владимир никуда не собирался уходить, он захотел курить – ему было на самом деле тяжело слышать стенания своей женщины. Он обратился к охраннику за зажигалкой. Тот отдал её всё с тем же безмятежным, почти сумасшедшим видом.

Владимир вышел из больницы. Он курил долго.

Виктория стонала, но через некоторое время умолкла. Видно, её вылечили.

Мужчина вернулся.

Меня вызвали на рентген, и я с сожалением оставила всех обитать в пространстве без себя.

Через час мы встретились вновь. У бедняги брали кровь из пальца. Сестра была крайне недовольна поведением бомжа. Она материлась, чтобы привести пострадавшую в чувство.

– У тебя хоть есть семья?

– Есть. Дочка.

– Будет как ты.

– Нет, она другая.

Вот и всё. В этом слове содержался смысл всей её жизни и жизни других людей. Оно было произнесено с достоинством, с переизбытком веры. В продолжении себя она видела нечто хорошее.

– Ой, и что же ты с ней делаешь вместе?

– Учу писать красивым почерком. Она потрясающе пишет. Правду говорю.

Больше она не хохотала. Не потому что ребёнок заставил её прийти в себя, нет, но это её дочь всколыхнула в ней приятные воспоминания, дающие надежду, что и она в своём возрасте ещё не всё сделала, она не конченая. Это не конец. Будет ещё много таких ночей, когда она приедет в больницу на скорой с разными переломами – это её образ жизни. Но дочь станет другой. Она красиво пишет, значит, есть надежда, что и жить будет красивее.

Владимир вернулся. Ему не понравилось, что какая-то медсестра ругается матом на его женщину, он еле сдерживался, но некуда было деваться.

Я представила себе типичную петербургскую коммуналку на грани полнейшей нищеты. Сегодня они вернутся туда и опять начнут колотить друг друга, но красной линией всё равно будет проходить слово ЧЕЛОВЕК, а вместе с тем и любовь, и нежность, и страдание, и ревность.

Их мир, их жизни. Но что удивительно – они умеют любить и нуждаться друг в друге, пусть и не без примеси дешёвой водки.

Наверное, скажу ужасную вещь – и всё же. Я бы с огромным удовольствием встречалась с этой парой раз в месяц в приёмном покое и узнавала о новых переломах одной из сотни тысяч маргиналов. Зачем? Чтобы не забывать о любви.

Миша был обычным официантом. Он работал раз в два дня в одном из небольших, но уютных баров в Петербурге.

К тому моменту, когда он показался мне настойкой, мы знали друг друга полтора месяца.

Невысокий, с шевелюрой, склонной к тридцати пяти покинуть голову хозяина, среднего телосложения. На лице была щетина, готовая вот-вот превратиться в бороду. Она не являлась украшением, скорее использовалась для придачи мужественности внешнему виду. Карий глаз – хитрый. Лоб средний. Руки маленькие, пальцы женские – порой удивляешься, как они могли такими вырасти? Тело будто принадлежало подростку, а голова – зрелому мужчине.