Шрифт:
— Вы милый, — сказала она.
— Почему? — спросил я.
— Ну, не знаю… — Она помолчала. — Я вам нравлюсь?
— Вообще, нет.
— Я понравлюсь. Я заботливая.
— Это как? Вы сиделка?
— Нет, но кое-чему помогаю встать.
— Чему же это?
— Сами знаете!
— Нет, не знаю.
— Догадайтесь.
— Солнцу?
— Вы остряк.
— Мне говорили.
Ей принесли стакан. Она отпила.
Чем больше я глядел на нее, тем меньше в нее влюблялся.
— Черт, — сказала она, — моя зажигалка! Она открыла сумочку и стала вытаскивать вещи. Открывалка для пива. Помада трех оттенков. Жевательная резинка. Свисток. И… что?
— Нашла! — сказала она, подняв зажигалку. Она постучала сигаретой, закурила.
— Что это там за вещь?
— Где?
— Вон. На стойке. Красная. Я показал.
— А, — сказала она, — это мой воробей.
— Он живой? Он был живой? Раньше?
— Нет, глупышка, это чучело. Сегодня купила в зоомагазине. Для моей киски. Это кискин воробей. Киска их любит.
— О черт, уберите его.
— Дэвид, смотрите, вы заволновались! Вас возбуждают птицы?
— Только Красный Воробей.
— Хотите его?
— Нет, не нужно.
— У меня еще есть воробьи для киски. Можете познакомиться с моей киской.
— Нет, не надо, Трахея. Мне пора идти.
— Хорошо, Дэвид, но вы не знаете, чего вы лишились. Я встал, прошел вдоль стойки, кинул деньги бармену и вышел. Сопляка уже не было на скамейке. Я сел в машину, тронулся и выехал на запруженную улицу. Было около десяти вечера. Стояла луна, и жизнь моя медленно текла в никуда.
47
На другой день я сидел у себя в кабинете. Дверь распахнули пинком, и вошел Гарри Сандерсон со своими двумя обезьянами. На этот раз Сандерсон был одет в светло-пурпурный костюм. Дикий вкус у человека. Я знал когда-то девицу, она тоже любила одеваться в какой-нибудь дикий цвет. Придем в ресторан есть — все оборачиваются и на нее глазеют. Беда только в том, что там посмотреть было не на что. Даже с похмелья и с трехдневной щетиной я выглядел лучше нее. Так возвращаясь к Сандерсону…
— Ну что, опарыш? — сказал он. — Твои 24 часа истекли. Ты все балуешься с пипкой или что-нибудь уже надумал?
— Я еще балуюсь с пипкой.
— Тебе нужен Красный Воробей или нет?
— Нужен. Но вы, ребята, напоминаете мне тех ребят, которые работали у моей тети в Иллинойсе.
— У твоей тети? Что еще на хер за тетя?
— У нее текла крыша.
— В самом деле?
— Да. Эти ребята пришли к ней и сказали, что починят крышу, что у них новый супергерметизатор. Дали ей подписать листок бумаги, заставили выписать чек и полезли туда.
— Куда, опарыш?
— На крышу. Влезли туда и все облили смазочным маслом. И смылись. Пошел дождь, все протекло, и дождь, и масло. Испортило тете весь дом.
— Серьезно, Билейн? Ты меня прямо растрогал! Но хватит разговоров! Ты хочешь Воробья или ты хочешь, чтобы мы ушли отсюда?
— Собираетесь одолжить мне 10 кусков, а? Которых я даже не получу и буду платить вам 15 процентов в месяц? Ничего поинтересней не предложите? Ну посудите сами: вы на моем месте клюнули бы на такое тухлое предложение?
— Билейн, — улыбнулся Сандерсон, — если есть за что мне благодарить судьбу, так за то, что я не на твоем месте. Обе его обезьяны ухмыльнулись.
— Ты спишь с этими ребятами, Сандерсон?
— Сплю? Что значит сплю?
— Ну, спишь. Закрываешь глаза. Ладошку под щеку. В таком роде.
— Мне бы тебя шлепнуть, Билейн, чтобы от тебя осталось не больше бздеха в пустой церкви!
Обе мартышки захихикали над этим.
Я вдохнул, выдохнул. Я почувствовал, что почему-то начинаю злиться. Но a. мной это часто бывало.
— Так ты говоришь, Сандерсон, что можешь дать мне в руки Воробья?
— Без сомнения.
— Ну так пошел ты в жопу.
— Что?
— Я сказал: пошел в жопу!
— Да что с тобой, Билейн? Начинаешь злиться?
— Да. Да. Именно.
— Одну минуту…
Сандерсон притянул к себе обеих обезьян. Я услышал, как они жужжат и стрекочут. Потом кучка рассыпалась. Сандерсон глядел сурово.
— Это твой последний шанс, опарыш.
— Что? Какой?
— Мы решили отдать тебе птицу за 5 тысяч.