Вдвоем с Клюгером Войтыла провожал на вадовицкий вокзал свою напарницу по драмкружку Гинку Бээр, отец которой решил эмигрировать в Палестину, после того как антисемитские правила вынудили его дочь уйти из медицинской школы в Кракове. «Вы видите, что творится с евреями в Германии, – сказала она им. – То же самое начинается и здесь». Старший Войтыла произнес на прощание: «Не все поляки – антисемиты. Ты знаешь, что я другой».

В 1938 году отец Клюгера – председатель еврейской общины Вадовиц – вынужден был добавить к фамилии на дверной табличке в конторе свое иудейское имя. Таковы были новые правила. В витринах особо предусмотрительные хозяева начали выставлять объявления: «Здесь христианский магазин». Некоторые одноклассники Войтылы вступили в партию эндеков. Время от времени в гимназии вспыхивали драки на межнациональной почве. Как-то раз на Рыночной площади группа молодчиков устроила пикет перед еврейскими магазинами, выкрикивая, что экономический бойкот иудеев – это и есть настоящий патриотизм. На следующий день возмущенный этим учитель истории Ян Гебхард, демонстративный социалист 42 , выступил перед одноклассниками Войтылы и зачитал воззвание Мицкевича, написанное в 1848 году. В этом воззвании поэт обрисовал, как по его мнению должна выглядеть независимая Польша, и в десятом пункте оговорил положение евреев: «Израилю, старшему Брату, – уважение, братство, помощь на пути к его вечному и земному счастью, равные со всеми права».

Внесло свою лепту в усиление антисемитизма и католическое духовенство. Например, открыто юдофобскую позицию занимал варшавский митрополит Александр Каковский, видевший в евреях источник всех «подрывных» общественно-политических течений в Польше (от коммунизма до масонства). Не чужд этой точки зрения был и глава римско-католической церкви в Польше кардинал Август Хлёнд, который в пастырском послании от 29 февраля 1936 года напрямую увязал коммунистическую пропаганду с деятельностью евреев (впрочем, оговорившись, что «не все евреи такие»). В период наступления Красной армии на Варшаву в июле 1920 года польский епископат обратился с воззванием к соотечественникам, указав, что во главе коммунистов стоят евреи, «у которых в крови ненависть к христианству». Среди массы польского духовенства не было сомнений также и в подлинности «Протоколов сионских мудрецов», которые нередко приводились в качестве доказательства зловредной сущности всех евреев 43 . Немалая часть ксендзов и епископов оказывала поддержку эндекам, особенно в регионах со значительным непольским населением (на тех же кресах, к примеру).

В этом смысле приходской священник в Вадовицах Леонард Проховник был нетипичен. Войтыла запомнил его слова, что антисемит не может быть добрым христианином. Впрочем, тот же Проховник в январе 1938 года на заседании местного отделения Католического действия возмущался поведением Баламута, который однажды завел в своем магазине веселую музыку, когда рядом двигалась похоронная процессия. И священника совсем не утешало, что Баламут поступал так каждую пятницу, чтобы привлечь клиентов, – бестактность еврея выглядела возмутительной 44 .

Слово ксендза всегда было весомо в Польше. Когда поляки жили под чужой властью, католическая церковь оставалась главным (а в собственных глазах – и единственным) носителем национального духа. Священники, случалось, даже принимали участие в восстаниях. К примеру, последним отрядом повстанцев, разбитым русскими войсками в 1864 году, командовал ксендз Станислав Бжуска.

В отличие от Русской православной церкви, переживавшей в начале XX века «оскудение любви» со стороны крестьянства, костел вошел в новую эпоху в ореоле славы и мученичества. Священник Игнаций Скорупка, с поднятым крестом ведущий в бой солдат под Варшавой в 1920 году, стал самым известным символом гражданского подвига польского духовенства, его готовности пожертвовать собой ради отчизны.

Клише «поляк-католик» родилось не на пустом месте. В сословной России XIX века, где не успели сложиться нации, народы различались по вероисповеданию. Среди поляков не наблюдалось большого числа православных или мусульман, все они были записаны как католики. Равным образом в лютеранской Пруссии, а затем – в единой Германии, где идеалом немца считался протестант, поляки также оказались в положении угнетенного католического меньшинства. Церковь таким образом стала основным препятствием в деле германизации и русификации. Отсюда оставался один шаг до отождествления поляков с католической верой. И этот шаг с готовностью сделал сам клир, который с тех пор неизменно проводил идею, что добрый поляк – непременно католик, хотя еще в начале XVII века среди магнатов и шляхты встречались и кальвинисты, и православные. Из политиков эту идею наиболее рьяно поддержал Роман Дмовский, что и послужило причиной симпатий немалой части духовенства к эндекам.

Католицизм и впрямь глубоко врос в сознание и традиции польского народа. По сей день в Польше все дети девяти лет с большой помпой проходят обряд первого причастия, а в пятнадцать лет – миропомазания. Между этими двумя событиями многие успевают послужить алтарниками. Существует целая сеть кружков алтарников, что вовсе не считается в Польше чем-то архаичным. Характерно, что небесный покровитель католических алтарников (министрантов) – как раз поляк, святой Станислав Костка. К каждому вузу в Польше приписан храм, где нередко принимается студенческая присяга. Даже в социалистические времена Польша долгое время оставалась европейским лидером по количеству официальных религиозных праздников, а Рождество и Пасха считались нерабочими днями на протяжении всей истории ПНР (1944–1989).

Войтыла принял первое причастие в мае 1929 года, спустя несколько недель после смерти матери. На Кароле была одежда Эдмунда, в которой тот приступал к причастию тринадцатью годами ранее: белая рубашка с матросским воротником и белые шорты до колен. Законоучитель сводил его и других причастившихся в кармелитский монастырь «на горке», где гимназисты помолились у гроба Рафаила Калиновского. Год спустя, на праздник Богоматери Кармельской, Войтыла получил от монахов скапулярий – фартук до пят с изображением Девы Марии и сердца Иисуса, закрывающий живот и спину. Такие фартуки получили все ученики, но лишь Войтыла носил его до самой старости 45 .

«Он был невероятно набожным, – вспоминала спустя много лет Галина Круликевич. – Даже в таком маленьком городке это обращало на себя внимание. Мог лежать распростертым ниц в костеле, долго молиться» 46 . Неудивительно, что в гимназии именно Лёлек стал председателем кружка алтарников. Его прощальную речь к ксендзу Фиглевичу, которого в 1933 году перевели из Вадовиц в Краков, напечатали в «Колокольчике» – министрантском приложении к католическому еженедельнику «Воскресный колокол». В 1935 году по приглашению Фиглевича Войтыла съездил на Пасхальное триденствие в Краков, отстоял Темную утреню в кафедральном соборе на Вавельском холме – месте коронации властителей Польши. В декабре того же года он вступил в Конгрегацию Марии (Congregatio Mariana) – международную организацию школьников и студентов. В Конгрегации Войтыла быстро выбился в председатели гимназической ячейки и стал казначеем (как «самый честный», по словам его учительницы).