Романтизм, как никакое другое направление искусства, оставил след в польской душе. Этим она, среди прочего, отличается от русской, которая тяготеет к реализму. Оно и понятно: самые выдающиеся произведения классической литературы были созданы в период, когда поляки находились под чужой властью, а потому жили тоской по минувшему блеску и мечтой о грядущей свободе – самая благодатная почва для расцвета романтизма. Не стоит также забывать, что польская классическая литература куда старше русской и испытала на себе влияние Ренессанса и барокко с их мистическими порывами и историческими мифами. Главной звездой поэзии польского Возрождения был Ян Кохановский (1530–1584). Именно ему подражал Войтыла в своих студенческих творениях. Знаменитый актер Даниэль Ольбрыхский заметил однажды, что русские никогда не поймут поляков, так как у них не было Кохановского. Преувеличение? Возможно. Но все же отметим: когда в Речи Посполитой процветала светская поэзия, вдохновляемая античными шедеврами, в России литература целиком пребывала в тенетах Средневековья, питаемая церковно-византийскими, а отнюдь не ренессансными образцами. Главный «писатель» современной Кохановскому России – Иван Грозный, человек, тоже не чуждый античной культуры, но оставивший после себя сочинения совсем иного рода.

«Третьему Риму» поляки противопоставили идею «бастиона христианства», то есть крепости против сарацин (к которым затем добавились «схизматики» – православные и протестанты). Рожденная в XV веке 53 , идея получила распространение столетием позже, воспетая, в частности, Николаем Семп-Шажиньским – столпом поэзии польского барокко. Очень ярко она отражена в произведениях Веспасиана Коховского (1633–1700) – почетного историографа короля Яна II Казимира, при котором страна едва не погибла под ударами восставших казаков, Москвы и Швеции.

Сарматизм – концепция вполне ренессансная, происходившая из убеждения в глубокой древности польского народа, якобы порожденного вольнолюбивыми сарматами (которых отождествляли с древними славянами). В то время каждый народ в Европе искал себе предков в Античности. Нашли и поляки. Укорененный за полтора барочных века, сарматизм потерпел политический крах после исчезновения Речи Посполитой с карты Европы. Внезапную катастрофу требовалось осмыслить 54 .

Нобелевский лауреат Чеслав Милош как-то написал, что исторический проигрыш русским, этим презренным «москалям», был непостижим для шляхты так же, как, например, разгром от татар 55 . Оно и неудивительно: весь XVII век Речь Посполитая служила культурным ориентиром для Москвы. Первым русским поэтом был выходец из Великого княжества Литовского Симеон Полоцкий (1629–1680). Первой реформой одежды было введение польской моды царем Федором Алексеевичем, женившимся на шляхтинке Грушецкой. Первые гусары появились в русской армии под впечатлением от побед крылатых гусар Речи Посполитой. Русское дворянство с конца XVII века гордо именовало себя шляхтой. Образцом для Соборного уложения 1649 года стал Литовский статут 1588 года. Знакомство со светской и духовной литературой Европы в большинстве случаев происходило опять же через польско-литовское посредство – бояре и монастыри держали у себя десятки «польских» книг (в основном – переводов на польский, но и сочиненных непосредственно в Речи Посполитой).

Поляки же, осознавая свое цивилизационное превосходство, вдвойне презирали «москалей» за тупую покорность царскому деспотизму, немыслимую в шляхетской республике. По сей день в Польше известно выражение: «Должен – это на Руси, а у нас кто как хочет» (по-польски оно звучит в рифму).

И вот эта «рабская бескультурная» страна внезапно взяла верх над кичливыми «сарматами».

Этот ставший в Польше афоризмом едкий стишок Константы Ильдефонса Галчиньского, написанный в середине 1950-х годов, емко выразил отношение к рухнувшему сарматскому мифу.

На смену идее величия в силе пришла идея величия в страдании – польское мессианство. Сдобренная польской кровью, пролитой в восстании 1830–1831 годов, она нашла выражение в самом известном творении величайшего из польских поэтов – в «Дзядах» Адама Мицкевича. Польша – это Христос народов, заявил Мицкевич. И как Христос искупил первородный грех человека своей кровью, так распятая Польша искупит грехи Европы.

«Дзяды» – обязательная часть школьного курса литературы в Польше. А вот на русский поэма была переведена лишь в советское время. Причиной тому более чем откровенные выпады против царизма и России. Поляки, впрочем, ответили такой же «любезностью» в отношении «Тараса Бульбы»: повесть была опубликована на польском лишь в XX столетии, да и то всего дважды. Таким образом, диаметральное расхождение традиций наступает уже в средней школе, и Войтыла позднее очень остро ощутил эту пропасть.

Польский романтизм вырос на почве католичества. В отличие от многих западноевропейских романтиков, мечтавших о новой эпохе без монархии и церкви, польские именно в христианстве усматривали основу национальной культуры. Войтыла крепко усвоил этот тезис: став понтификом, он будет рьяно отстаивать его, но уже в отношении всей европейской цивилизации.

В последних классах гимназии Кароль начал писать стихи на темы местных легенд. Источником его вдохновения явилось творчество жившего вблизи Вадовиц поэта Эмиля Зегадловича – католического мистика и певца Бескидских гор. Зегадлович был самой выдающейся фигурой среди вадовицких литераторов. Городской совет удостоил его звания почетного жителя. В 1933 году драмкружок Католического дома с участием Войтылы разыграл в честь 25-летия его творческой деятельности спектакль по мотивам «Свентоянской песни о собутке» Яна Кохановского. Пару лет спустя Войтыла нанес визит Зегадловичу, приглашенный своим преподавателем польского Форысем, который дружил с поэтом. Зегадлович сурово высказался о стихотворных опытах гимназиста: «Слишком театрально» 58 .